Джин Фелден

Безграничная любовь

Июнь 1884

«В последнее время он такой обидчивый», - подумала Джинкс.

Иногда ей хотелось сказать ему, чтобы он убирался - он ведь может найти кого-то еще, кто будет позировать ему! Джинкс рискнула взглянуть на него, и глаза ее расширились от негодования, когда она увидела, что он отложил свою палитру и кисть и пристально смотрит в сторону долины.

Если ты уже покончил на сегодня с живописью, Райль Толмэн, то по крайней мере мог бы мне об этом сказать, - взорвалась она. - Ты никогда не думал, что от позирования я могу и устать?

Он рассмеялся, но когда посмотрел на нее, она увидела, что глаза его туманны, как и небо.

Извини, - сказал он, подняв кисть и тряпку, - может быть, нам стоит вернуться?

Вернуться? - переспросила она. - Ты тащишь меня почти на самую вершину горы, в то время как нам полагается дома учить французские глаголы, и вот теперь, порисовав всего лишь час, хочешь спуститься вниз?

Он не ответил. Джинкс подпрыгнула, расправив юбку. О, какой простой была ее жизнь до того, как в этом году она неожиданно для себя не стала размениваться во всех направлениях. «Взрослеешь», - сказала ей мама.

Джинкс не возражала бы против взросления, если б только при этом можно было обойтись без тюрнюров, шиньонов и кружевных жабо.

Подожди, я помогу тебе, - Райль подал ей руку.

Оставь меня в покое, - проворчала она, - знаешь, я ведь не разобьюсь.

Это был еще один ненавистный ей атрибут взросления. Мальчишки обращались с ней теперь по-другому - даже Райль, ее собственный брат.

Что с тобой происходит в последнее время? - требовательно спросила она. - Ты обращаешься со мной, как с фарфоровой чашкой, которую боишься разбить.

Я обращаюсь с тобой абсолютно так же, как и раньше, - сказал он, укладывая краски.

Она взглянула ему через плечо и поразилась тому, как он ее изобразил: томные зеленые глаза, растрепанные рыжие волосы и полные красные губы.

Разрази меня гром, - задохнулась она, использовав любимое мамино выражение. - Ведь я совсем не такая, какой ты меня нарисовал!

Райль схватился за холст:

Это называется художественное видение.

Он отвернулся, но она увидела, как покраснели его уши, и почувствовала себя виноватой. Ей нравилось дразнить другого брата, Карра, и смотреть, как он надувается, словно индюк, но видеть расстроенным Райля она не любила.

Ну что, готова идти?

Пожалуй.

Он все еще не смотрел на нее, светлые его волосы густой челкой падали на лоб. «Райль такой красивый», - подумала Джинкс. Сейчас, когда она оправилась от шока, вызванного тем, что он изобразил ее совершенно взрослой, она почувствовала себя даже польщенной. Джинкс наблюдала, как он сворачивает мольберт и убирает холст.

Когда они стали спускаться по крутой горной тропке, Райль взял ее за руку, и на этот раз она не возразила. Справа от них, через реку, находился приграничный город Глэд Хэнд, Орегон. Он лежал между двумя горными грядами, там, где Гремучая река впадала в прозрачнейшее озеро.

Необыкновенно красиво, правда?

Ну, река тоже, но я имел в виду Хэрроугейт.

О, прямо под ними стоял дом - отсюда он смотрелся совершенно чудесно. Он стоял на бугре, зеленые террасы и цветущие кусты волнами красок сбегали к воде. Конические крыши четырех серых каменных башен дома в средневековом величии уходили к небу. Одна башня образовывала огромное окно в гостиной, которое выходило на озеро, и еще одна окаймляла винтовую лестницу главного холла. Башни-близнецы смотрели на реку, быстро текущую на запад между шершавых скал, вспененные ее воды спешили к устью, к Тихому океану. Пока Джинкс смотрела на все это, в ворота имения въехала карета, из нее вышел один из маминых пациентов. Так как доктор Джо была женщиной, к ней как к врачу все еще относились с подозрением, но на много миль вокруг она была единственным эскулапом, поэтому приемная ее всегда была полна…

Ну что, разве не прекрасно? - снова спросил Райль.

Да, пожалуй, да, просто я никогда не задумывалась над этим.

Джинкс, как ты думаешь, что скажет отец, если услышит, что я не хочу посвящать себя семейному бизнесу?

Не думаю, что это ему очень понравится. Он рассчитывает на то, что когда-нибудь ты сможешь заменить его.

Но так не должно быть, ведь Карр - старший.

Карр? - Джинкс свистнула. - Не думаю, чтобы отец хотел передать дело ему.

Но ведь по логике вещей он должен, особенно если принять во внимание, что я на самом деле не Хэрроу.

А если и так. - Она сорвала травинку и бессознательно стала крутить стебель между пальцами. - А что ты будешь делать, если не войдешь в лесопромышленный бизнес отца?

Учиться живописи.

И тебе придется уехать, чтобы учиться живописи?

Всего на год или на два. Но было бы куда хуже, если б я вошел в семейный бизнес. Я бы почти все время отсутствовал, как отец. Чего я больше всего на свете хочу, Джинкс, так это учиться искусству, а потом вернуться и жить здесь, в Хэрроугейте, и заниматься живописью. - Он запнулся. - С тобой… и со всеми остальными.

Но тебе совсем не нужно уезжать куда-то, чтобы учиться живописи, Райль. Ты ведь уже сейчас замечательный художник.

Отец думает, что живопись - для неженок. Но ты не должна меня жалеть, - сказал он с неожиданной злостью.

Она остановилась и пристально на него посмотрела.

Почему ты сердишься на меня? Что я сделала плохого?

Ничего. Просто я… Просто я не хочу быть лесопромышленником, как отец и как хочет Карр! Между прочим, ему уже шестнадцать! Ума не приложу, почему отец не хотел его взять в дело еще пару лет назад.

«Но мне-то понятно, почему», - подумала Джинкс.

Когда Джинкс и Райль пришли домой, вся семья уже собралась в хэрроугейтском холле, ожидая, что отец присоединится к ним, чтобы вместе поужинать. Все оживленно обсуждали что-то.

Ваши двоюродные братья приедут навестить нас, - сказала мама, легкая улыбка светилась в ее карих глазах. У Джо Хэрроу были волевое лицо и ярко-рыжие волосы, которые она унаследовала от своих ирландских предков. Киф, младший из детей Хэрроу, радостно прыгал в предвкушении этого визита.

Завтра они приедут! - объявил он. Эдит сняла невидимую ниточку с лифа и расправила юбку.

Я очень надеюсь на то, что они уже научились вести себя как следует.

«Ну и ну!» - подумала Джинкс. Эдит было только двенадцать, но мама говорила, что через пару лет она сделает какого-то мужчину счастливым обладателем милой женушки, и Джинкс, которой ничего не стоило вырвать страницу из книги младшей сестры, решила, что если для того, чтобы стать хорошей женой, надо быть такой, как Эдит, то пусть уж лучше она останется старой девой.

Джинкс не знала, почему Райль стал таким мрачным, и сказала ему:

Мы ведь давно не видели кузена Эрика. Эрик был ее любимцем - самым красивым из братьев, и она думала, как романтично то, что он бежал в матросы, будучи в том же возрасте, что и Райль сейчас. Через четыре года Эрик уже получил звание помощника капитана и в двадцать четыре года ожидал присвоения звания капитана. Скоро он должен был плавать на одном из парусников Хэрроу. Шестнадцатилетний Карр грубо фыркнул:

Кузен Эрик! У него ведь даже и фамилия другая!

Но он член нашей семьи! Совсем необязательно быть кровным родственником, чтобы являться членом семьи!

Джинкс знала, почему Карру все это не нравится. Он не выносил всех, кто был выше его, и это означало, что ему не нравился никто, кроме Эдит.

Кузен Эрик - сын тети Эйлин, - горячилась Джинкс. - А поскольку тетя Эйлин сейчас замужем за дядей Уилли, это значит, что Эрик и Уит - члены семьи, даже если они и носят фамилию Магилликутти.

Карр многозначительно взглянул на Райля и пробормотал себе под нос: «Только люди, носящие фамилию Хэрроу, члены семьи».

Джинкс увидела, как сжались губы Райля. Она открыла было рот, чтобы запротестовать, но, очевидно, их разговор слышала и Джо, потому что она посмотрела на дочь и предостерегающе сказала:

Джинкс…

Мама, Карру нельзя позволять…

Хватит уже об этом, Джинкс.

Хватит уже о чем? - в дверях стоял Митч Хэрроу, красивый мужнина в коричневом костюме и бежевом галстуке. Карр повернулся к отцу:

Мама говорит, ты будешь учить Уита продавать лес! Если ты можешь взять в дело Магилликутти, то почему не можешь взять и меня?

Эдит хлопнула его по руке и с тревогой взглянула на потемневшее лицо отца:

Он возьмет тебя в дело, Карр, возьмет.

Ты знаешь? - Киф дернул Джинкс за рукав. - Они приедут на поезде! Карр оперся о каминную полку.

Ну и что с того? - спросил он. - Все в наше время ездят на поездах.

Но только не я, Карр, - Эдит надула губы. - Ты ведь знаешь, что я не люблю поездов.

И не я, - засмеялась их мать с другого конца комнаты.

Лицо Джинкс просияло:

Райль, ты помнишь, как мы в первый раз поехали на поезде в Миллтаун? Еще кузен Эрик учил меня играть на гавайской гитаре. Ты знаешь, он обещал мне привезти такую, когда снова будет на Гавайях, - она повернулась к отцу:

Корабль Эрика был на Гавайях с прошлого года?

И даже не раз, - улыбнулся Митч.

О, отлично! Держу пари, он привезет мне гавайскую гитару.

«Лето обещает быть таким прекрасным», - подумала она. Таким необычным, какого она никогда-никогда не забудет. Джинкс сжала руку Райля.

Как приятно снова увидеть кузена Эрика!

Райль не ответил ей.

Июнь 1884

«Райль, похоже, был не очень-то рад предстоящему визиту», - подумала Джо.

Но Карр был им откровенно возмущен и, как всегда, вымещал свое возмущение на Райле. Она вздохнула. Ох, если б только Карр был повыше, может быть, тогда он не стал бы так изводить Райля и тогда ей не пришлось бы постоянно извинять его непроходящую жестокость. Ее беспокоила горечь Карра, она и сама немного понимала его чувства, потому что затаила в глубине души обиду.

После всех этих лет - неважно, сколько времени ей понадобилось на то, чтобы полюбить Райля Толмэна, - ей до сих пор было больно видеть его рядом с мужем, похожего на него как две капли воды.

Митч отрицал, что мальчик, которого он привез в дом пятнадцать лет назад, был его собственным сыном, но Джо ни на минуту не сомневалась в этом. Иначе и быть не могло, принимая во внимание его ясные голубые глаза и золотистые волосы. Если только он не лгал ей, думала она, тогда, может быть, она могла бы простить. Если б он только признался в любовной связи и в том, что Райль его незаконный сын, может быть, это бы облегчило камень, лежащий на ее сердце. Вот сейчас на другом конце комнаты Карр опять загнал отца в угол:

Я знаю, мы могли бы здорово приумножить наш бизнес, отец, если б только имели землю в одном из северных заливов. Например, в Пуже-Саунд, где есть глубоководье.

Джо не слышала, что ответил ему отец, потому что, глядя в глаза старшего сына, она видела тени прошлого.

…Открытие железной дороги Хэрроу в 1882 году было большим событием для Митча. Он владел уже почти всем вокруг: деревней Глэд Хэнд и маленьким Миллтауном на берегу, так же как и лесозаготовками и большинством гор и лесом между ними. Все работали на Хэрроу-лесопромышленника. Вокруг были магазины и конюшни компании, корабли и даже больница компании, в которой Джо была единственным врачом. Иметь еще и свою железную дорогу уже много лет было мечтой Митча.

Страхи Джо, связанные с железной дорогой, оказались безосновательными, и они вернулись домой в целости и сохранности, каждый из них хотел что-то свое: Джинкс - гавайскую гитару, Киф - пони, а Карр - стать лесопромышленным магнатом.

Я целых два дня провел с бухгалтером компании, - сказал он Джо. - Мама, ничего удивительного в том, что папы вечно нет дома, ведь в компании столько всего происходит! Сколько лет мне должно быть, чтобы отец взял меня в дело?

Теперь я знаю, кем буду, - сказал Карр матери. - Я буду финансовым магнатом.

Да, конечно, будешь. - Джо с улыбкой повернулась к высокому мальчику, спокойно ожидавшему, когда с ним заговорят. - А ты, Райль, без чего ты не можешь жить, ты уже понял?

Я принес это домой, видишь? - Он протянул ей корзину. Она была устлана шерстяным детским одеяльцем, а сверху прикрыта другим. Райль откинул его. Внутри голодно мяукали шесть маленьких черных котят.

Ой, они еще слепенькие! - воскликнула Джо. - Какая прелесть! А где их мама?

Ее переехала телега. Это случилось в доках, как раз когда мы расположились на ленч в Миллтауне. Дядя Уилли сказал, что котята слишком малы, чтобы выжить без мамы, но я сказал, что ты сможешь их спасти. Ты ведь сможешь, мама, правда? - В его голубых глазах была мольба.

Им нужно молоко, - ответила она. - Материнское молоко. Райль, у меня очень мало времени, я должна плыть по реке с мистером Прайсом. Его жена должна родить. - Джо бросила взгляд, полный сожаления, на мужа. - Мы поставим корзину в кухню у плиты, и я покажу тебе, Райль, как их кормить.

Я помогу, - предложила Джинкс.

Мама, - запротестовал Карр, - я хочу рассказать тебе о том, как счетовод следит за всеми нашими деньгами.

Придется, дорогой, подождать с этим, пока я вернусь. У меня сейчас нет времени ни на что, кроме того, чтоб показать Райлю, как кормить котят.

Через десять минут после отъезда Джо Джинкс и Райль сидели в кухне, на коленях каждый бережно держал черный шарик меха и уговаривал крошечное животное пососать кусочек тряпки, смоченной в молоке. Киф смотрел на них широко открытыми глазами, а Эдит с Карром поблизости не было видно.

Ночь эта оказалась необыкновенно долгой для доктора Джо, солнце уже осветило верхушку горы Глэд Хэнд, когда она вернулась в долину. Она приказала мальчику отвести на конюшню лошадь и, беспрестанно зевая, прошла по двору к кухонной двери. Она решила, что только бросит мимолетный взгляд на котят Райля, так как была совершенно уверена в том, что спасет их. Открыв дверь, она услышала какой-то скребущий звук. Джо повертела головой, прислушиваясь, но все уже стихло. Надо будет не забыть поговорить с Пенфилдом о мышах, подумала она.

Закрыв дверь, Джо тихонько подошла к черной железной плите. Если Райлю и Джинкс удастся выходить котят, это может сократить количество мышей в Хэрроугейте. Она склонилась над корзиной и увидела, что одеяло, которое Райль так бережно постелил, сейчас лежало на подозрительно тихих комочках. Джо откинула его и ахнула. Котята были задушены! Крошечные их тельца были еще теплыми. Она вспомнила звук, который услышала, входя в кухню. С ощущением болезненной тяжести в желудке она поняла, что это не могли быть мыши. Джо постаралась отбросить подозрения. Она упала на пол и заплакала.

Ты выглядела так, как будто унеслась на много миль отсюда, - сказал Митч. Она улыбнулась.

Я вспоминала, как ты строил свою дорогу.

И это была еще та работенка, да, отец? - Карр и не старался скрыть своего самодовольства.

Рот Митча сжался.

На другом конце комнаты Райль, очевидно, позабывший про Карра, смотрел на Джинкс. Джо почувствовала, что внутри нее закипает тревога. В том, как Райль в последнее время смотрел на Джинкс, было что-то, названия чему она не могла подобрать.

Она встала и взяла мужа за руку:

Пойдем поужинаем?

Джинкс закружилась по комнате, глаза ее засверкали.

Ведь нам предстоит веселое лето, правда? - Она на ходу обняла Кифа и чмокнула Райля в щеку. Он порозовел и опустил голову.

За ужином Райль сидел очень тихо и как только кончил есть, выскользнул из комнаты. Джо подумала, что, вероятно, присутствие в Хэрроугейте Эрика будет для них просто благословением Божьим. По крайней мере, Джинкс будет о ком думать.

Киф думал, как здорово быть младшим, когда мама дома и кусок пирога, достающийся ему, больше, чем чей-либо, исключая, конечно, Карра.

Карру надо больше есть, - говорила мама, - чтобы он мог вырасти большим, как ты и Райль.

Но всякому было ясно, что больше Карр не вырастет. В действительности он вовсе и не хотел лишнего пирога, а съедал его просто для того, чтоб он не достался никому другому. Точно так же он поступал и с последним печеньем, и с лучшим куском мяса. В вопросах, не касавшихся Карра, мама всегда была справедливой. Вечерами или по выходным дням, когда она была дома, Киф мог играть во все игры, и другие дети не смели убегать, когда была его очередь водить во время игры в прятки. Но по рабочим дням, когда мама принимала пациентов или когда ее вызывали к больному, было не очень-то здорово быть всего лишь десятилетним. Поэтому лето и приезд кузенов не принесли особенной радости Кифу.

Карр, который, как и всегда, желал говорить о бизнесе, вцепился в Эрика, как только они приехали.

Если бы у нас был завод в одном из северных заливов, мы, наверное, могли бы продавать в три раза больше, чем сейчас, правда?

Возможно, я не очень-то в этом смыслю. - Эрик был большим и рослым, первым помощником на одном из парусников Хэрроу, но не хотел говорить о делах. Он был слишком занят лицезрением того, как Джинкс дергает струны гавайской гитары, которую он привез ей с Гавайев. - Но толк в погрузочных операциях я знаю. Они непросты, даже с новыми колесными приспособлениями.

Киф подумал, что очень жаль, что отец уехал на следующий после приезда кузенов день. Если бы отец был дома, Эрик не носился бы по двору, как мальчишка, думал Киф, не плавал бы с ними, не ездил бы на велосипеде и не делал бы всех тех вещей, которых не делают взрослые мужчины. И конечно же, Эрик давал уроки игры на гавайской гитаре Джинкс. Куда бы Джинкс ни шла, Райль плелся позади нее вместе с кузенами, и все они вились вокруг Джинкс.

Киф забрался на свой любимый тополь и прислонился к шершавой коре. Вместо радостей лето принесло ему пока одни сплошные огорчения. И тут он с отвращением услышал хихиканье Эдит. Он посмотрел вниз: Карр и Эдит сошли с тропинки и шли через поле по направлению к тополю, на котором он сидел. Киф затих, надеясь, что они пройдут мимо, не глядя вверх.

Ты просто ужасен, Карр, - сказала Эдит, - папа здорово бы тебя отделал, если бы узнал о той дырке, что ты проделал в стене маминого кабинета.

Он не узнает - если только ты проболтаешься.

Ну я-то не собираюсь болтать. Ведь тогда он заделает дыру и ты не сможешь рассказывать мне обо всех этих голых женщинах. - Она снова хихикнула, и Киф увидел, что они стоят прямо под тополем. Он напрягся. Голые женщины? Какие голые женщины?

Давай сядем, - предложил Карр. Киф со своего насеста увидел, что они садятся, и услышал слова Эдит:

Ты что, заболеваешь, Карр? У тебя такой горячий лоб.

Я знаю, у меня в последнее время что-то болит горло. Ой, Эдит, я не хочу, чтоб ты заразилась от меня.

Ох, бедняжка, ты ведь никогда не болеешь.

«Много она знает, - подумал Киф. - С Карром вечно случается что-то, о чем он не рассказывает маме. Например, горло, которое он прятал от нее пару недель назад, и плешь от вырванных волос, которую он прячет прямо сейчас под кепкой. Много она знает!»

Через два года, когда Кифу исполнилось уже двенадцать лет, он начал больше обращать внимания на девчонок. Грудь Джинкс больше, чем у мамы, думал он, а у Эдит - совсем маленькая, хотя судить о ее форме подо всей этой одеждой и нелегко.

Он выбрал день, когда мама взяла Эдит за покупками, и забрался на свой любимый тополь, чтоб все это не торопясь обдумать. День, томный и теплый, клонился к вечеру. И со своего насеста Киф хорошо видел дом, поле и землю у подножия тополя. Он как раз наблюдал за кругами, которые описывал стервятник, когда появился Карр, ведущий под уздцы лошадь. И, Боже правый, со стороны дома шла Эдит, размахивая при ходьбе шляпой так, как будто бы ей наплевать на все на свете. «Они с мамой, должно быть, рано вернулись», - подумал Киф. Эдит остановилась, тщательно огляделась по сторонам и понеслась через луг. Карр ждал ее в тени деревьев, и она, смеясь, бросилась к нему в объятия. Карр тоже смеялся, да как! Киф ни разу не видел, чтоб Карр так смеялся!

Осетины из разных уголков мира приехали во Владикавказ для участия в культурно-образовательном этнолагере

— Сегодня мы открываем очередной проект «Аланский след», направленный на поддержку осетин, которые проживают за пределами России, на поддержку связи с нашими диаспорами. Чтобы они не отрывались от своих корней, чувствовали, что есть такая маленькая историческая родина, которая о них помнит, которая им всегда рада. Проект знакомит с традиционной осетинской культурой, музыкой, изобразительным искусством, хореографией, кухней, осетинским языком, — объявил о старте форума министр по вопросам национальных отношений Аслан Цуциев .

Делегаты из Франции, Венгрии, Турции, Латвии, Казахстана, Грузии, Таджикистана и Донецкой народной республики рассказали о первых впечатлениях и поделились ожиданиями от предстоящей образовательной программы «Этнолагеря-2017».

— Изучаю историю и традиции Осетии очень давно, и воспитан я с большой любовью к осетинским традициям, поэтому для меня это большая честь. В первый день во Владикавказе мы были на Мемориале славы, в православной церкви… Вы знаете, интересно, что я все это изучал, видел на картинках. И когда увидел все вживую, это действительно произвело на меня сильное впечатление, — сказал Кахрамон Камалов из Таджикистана.

Участница из Латвии Зарета Гуцунаева выразила надежду, что в следующем году к этнолагерю присоединится больше латвийских осетин:

— Родилась я Латвии, представляю латвийскую диаспору алан. Большая благодарность организатором за то, что помогла посетить этот лагерь, окунуться в историю, традиции, язык. Я уверена, что эти 10 дней будут незабываемыми, и в следующем году из Латвии будет больше представителей .

Аслан Цуциев рассказал о бабушке-долгожителе делегата из Латвии, к которой власти страны не пустили съемочную группу:

— Бабуля Зареты участник войны, ей 98 лет. Мы пытались отправить в этом году съемочную группу в Латвию, чтобы взять у нее интервью, таких пожилых земляков за пределами республики у нас не так много. Но, к сожалению, латвийский МИД или спецслужбы, не знаю, посчитали, что это угрожает национальной безопасности страны и не пустили.

Делегат из Турции Эмина Цорити продемонстрировала свои навыки во владении дигорским диалектом осетинского языка. Поприветствовав всех на языке своих предков, она добавила на турецком: «Большое спасибо за приглашение на нашу историческую родину. И пусть все в Осетии будет благополучно». Говоря об ожидании, Эмина сообщила, что хочет собрать живой лингвистический материал и укрепиться в своей идентичности. Правда, здесь уже понадобилась помощь переводчика с турецкого:

— Представительница Турции также имеет особые причины и ожидания от нахождения в Осетии. Во-первых, она является потомком некогда переселившихся в Турцию осетин. Она никогда не видела земли своих предков, только слышала о ней от своих старших. Первое и главное ее желание — прикоснутся к этой земле, воочию увидеть, тем самым уточнить и укрепить свою идентичность. Она турецкая осетинка, родилась, живет и учится в Германии. В Германии местные жители называют ее турчанкой, в то время как в Турции осетин называют черкесами, так и происходит смещение идентичности. Вторая причина приезда в том, что она является языковедом, лингвистом, пишет диссертацию по осетинскому языку. И здесь она, конечно, хотела бы собрать живой лингвистический материал.

Делегацию венгерских ясов, большая часть которых является историками, представил Гулаж Эндраж Золтан . И признался, что хотел бы проникнуться бытом осетин.

— Этот путь, по которому идут аланы, а вместе с ними яссы, открывает нам новые знания о культуре, о языке, о музыке друг друга. И мы надеемся, что не в последний раз здесь. Хотелось бы узнать, как люди живут каждый день, как они «пьют» ту культуру, которая передается из поколения в поколение. Конечно, не только тех людей, которые здесь живут, но и всех участников, которые сюда приехали. Мы хотели бы стать не только знакомыми, но друзьями-братьями. У нас такая цель.

А Залина Икаева , представительница диаспоры Казахстана, обещала передать знания, которые они получат в лагере, осетинам своей страны:

— Мое имя говорит само за себя, я осетинка. У нас большая страна, и диаспора довольно крупная по численности. Мы несем в Казахстане историю и обычаи нашего народа для нового поколения осетин. Все то, что мы здесь узнаем, конечно, расскажем осетинам в Казахстане.

Участница из ДНР выразила надежду привезти из Осетии учебную литературу, с которой в Донецкой республике имеются проблемы:

— Проблема преподавания осетинского языка у нас стоит очень остро. Дело в том, что в связи с боевыми действиями единственный волонтер — преподаватель осетинского языка — выехал в Осетию. И, к сожалению, преподавателей-профессионалов у нас нет.

Министр пообещал помочь в решении проблемы и рассказал о будущем проекте, который позволит всем желающим изучать осетинский дистанционно:

— Есть в планах разработка курса дистанционного обучения осетинскому языку, потому что не только от вас просьбы поступают, но и от других наших земляков, которые проживают за пределами РФ и даже от тех, кто живет в России. С этой проблемой мы знакомы, и уже наметили какие-то шаги для того, чтобы эту ситуацию поправить, чтобы была возможность учить язык.

Другая участница из Таджикистана рассказала о своем опыте по решению проблемы с учебной литературой и вообще книгами об Осетии:

— С материалом у нас проблем нет. В Таджикистан я на самолете никогда не летала, потому что с собой разрешено везти всего лишь 20 кг, поэтому я старалась на поезде ехать Владикавказ-Астрахань-Сарайск-Душанбе. И возила по 100 кг книг. Никогда своим детям не возила ни сыр, ни черемшу, как они об этом не просили. Но вот сейчас очень тяжело, в Таджикистане вышел закон — нельзя ввозить книги в страну. Теперь, если 2-3 повезем, и то хорошо. Вот такая у нас проблема.

Образовательная программа Этнолагеря продлится до 16 августа. Осетинам-иностранцам проведут ознакомительные экскурсии по Владикавказу, сводят в музеи, организуют путешествие в Дигорское ущелье, Фиагдон, Даргавс, Цей, Южную Осетию.

Организаторы обещают, что делегаты встретятся с общественностью Осетии и старейшинами и максимально погрузятся в языковую среду.

В каждом из нас есть место для Другого

В женщинах и мужчинах, в детях и стариках, в эллинах и иудеях. У каждого свои Другие-любимые: у монашки — Иисус, у короля - подданные, у артиста - зрители. Так устроена социальная природа человека — мы не герметичны и нам предназначено жить в коммуникациях. Понятно же почему: человеческий детеныш не может сразу стоять на ногах, годы проходят, пока маленький становится большим. Его не унесешь в складке на животике от врага, мы не кенгуру, люди мы. Нужна защита, кто-то рядом, кто сможет помочь вырастить нового человека, защитить его и маму, обеспечить трансфер опыта цивилизации. Семья, институты образования, вот это все…

Но прежде всего ребенка надо зачать. И зачав, выносить, родить, выкормить. И для этого необходим Другой. Со своими традициями и опытом, со другими запахами и привычками. Другой - всегда Чужой. А значит непривычный, неприятный и трудный. Природа заложила в нас способы преодолевания границ между нами и Чужими, ведь нам как-то нужно преодолевать границы. Этот механизм расположен на темной стороне психики, в человеческом бессознательном. Имя ему - Любовь.

Мы поклоняемся Любви, как и всему, что сильнее разума. Идеализируем или обесцениваем. Восхищаемся или проклинаем. Но редко задумываемся - а как именно происходит падение наших внутренних стен, когда приходит время подчиниться внутреннему позыву редупликации себя? Хотя все давно известно, но только небольшому кругу специалистов по глубинной психологии. Назовем их аналитиками, убрав их этого термина всякие отсылки на дедушку Зигмунда: он писал свои труды так давно!

Недавно в одной беседе меня спросили: а Зигмунд Фройд актуален?

Нужно ли его читать простому врачу, не психиатру, не психотерапевту? Я задумался и оторопел от своего ответа - ни в коем случае! Фройдовские тексты сами по себе не имеют сегодня никакой ценности, сотни миллионов букв его книг, написанных маргиналом, страдающим от кокаиновой зависимости и разорванности своей личности, не сложились ни в одну полезную фразу. Фройд велик тем, что открыл метод. Принцип. Смысл. Вектор. Направление научного поиска. Претерпев несколько полных разворотов на своем пути к познанию человеческого бессознательного, он произвел на свет столько бессмыслицы, столько глупой и наивной ахинеи, что читать лучше не его труды, а краткую статью в википедии: Зигмунд просто вырыл котлован, в котором совсем другие люди связали арматуру смыслов, совсем другие построили опалубку и влили жидкий цемент, превратившийся в камень научного метода.

Кстати, метод этот отрицает ценность самого учения: это свободные ассоциации. Не строил Фройд ничего нового, он просто вынул мегатонны человеческих иллюзий, создав пространство для исследований и эмпирики, разрушив скалу человеческого тщеславия и самообмана.

Душа и Тело

И вернувший в науку смысл понятия «душа» — тайное и неосознаваемое содержимое человека, но как и в любом познании вовсе не такое прекрасное, как казалось раньше. Не черное и не белое, не хрустальное и не свинцовое. Живое. Как печень и почки, как кишки и кровь. То, без чего невозможна жизнь. То, что в отрыве от самого человека невозможно увидеть функционально. Что выглядит потрохами. Вы представляете свой желчный пузырь? Даже глядя на цветную картинку в анатомическом атласе или на рентгеновское изображение, вы не можете ощутить его консистенцию, запах. И о, Боже! — вкус. А патологоанатом может. Если ваш друг, с которым вы встречаетесь каждую пятницу и пьете пиво в баре, обсуждая футбол и политику однажды вам скажет: «а я работаю в морге и каждый день вскрываю умерших людей, чтобы выяснить, чем они болели и от чего закончилась их жизнь».

И вы посмотрите мысленным взглядом на себя, представите свое тело, которое принадлежит не вам, а ему, ощутите на секунду его жуткую власть над вами, потерю контроля над своей физической сутью, вы увидите в нем не собеседника, а жреца смерти, властного над тем, что не в вашей власти. И вы отодвинитесь, скрестите руки на груди, вспомните о защите - ведь вы ПОКА еще контролируете себя, свой мир и свое право сейчас и здесь не думать о смерти. Вряд ли вы захотите продолжать эту пытку. Возможно, сам разговор продолжится, на вашем лице отразится защитная улыбка и вы даже удивленно поднимете брови: о, как! И как? Но все это ляжет в иную плоскость. В уютную атмосферу паба влетит дыхание метели бытия, насыпав всего горстку могильного снега на пороге. Он растает спустя минуту. Но это нарушение. Это не порядок. Это покушение зимы на тепло. Проникновение через нашу границу чуждого.

Дверь и Тамбур

Так устроены мы: дверь - это наша граница. Мы либо здесь, где все по нашим правилам - товары-напитки, приятные люди, музыка и улыбки, даже драки по правилам - и там. За дверью, где зима и холод, где наша одежда не украшает нас и не скрывает наши недостатки, подчеркивая достоинства, где она - защита от снега и дождя. Так устроено наше сознание, всего лишь отражение природы вещей: мы в безопасности, пока есть дверь. Другой - тот, кто комфортен нам. Он не должен врываться, он не должен нарушать наши правила, он должен играть по ним. И не выдавать свою жуткую силу над нами - он обязан скрывать ее.
Дверь - это и есть любовь. Мы придумали тамбур. Чтобы снег таял в нем, чтобы сквозняк не сметал салфетки со столика. Чтобы завывание вьюги не заглушало репродуктор. Нас тревожит Другой. Он должен снять свои защитные одежды, входя. Тамбур - это ритуал.

Мы продаем себя дорого. Свадьба - ритуал. Обручение, предложение руки и сердца, свидание, цветок в подарок, комплимент, улыбка, открытый взгляд, слово «привет».
Фройд первым увидел это, открыв метод познания бессознательного. А последователи, отвергавшие миллиарды букв не отвергли главного - понимания, что дверь ведет не просто в тамбур, не на улице сугробы, а там - продолжение нас самих. И где граница? А далеко. На соседней улице, на краю города, в другом измерении. Наше сознание не может определить весь простор нашего бытования в своем теле. Телесная оболочка - не крепость. Наша психика больше, она включает этот холод и жуть, эту постоянную непогоду, бурю, дверь ведет не наружу, а внутрь.

Дверь, ведущая внутрь

Наша любовь - дверь внутрь, где живет наш внутренний другой, она открывается для другого внешнего, но он не заходит. И мы не заходим за себя. Мы просто выпускаем своего другого из тайных комнат, одеваем его в ритуальные одежды и наносим ему грим. Овал лица подходит? Рост? Комплекция и голос? И даже запах? Заходи, гостем будешь!

Бог не заходит в нас. Сын человеческий - да. Поэтому наши пророки важнее, что они - люди. Мы всегда держим наготове пространство в себе. Если не пришел человек, приходит пророк. Иисус, Мухаммад, Будда. Ошо, Харуки Мураками, Ленин, Муссолини, Гитлер. Ну или кто попроще.

Коронация - ритуал принятия Чужого своим.
Похороны - ритуал превращения Другого в Чужого.
Развод - ритуал омовения своего Другого, стирание грима, подготовка и грунтовка под новое лицо.
К объективной реальности вне нас это не имеет отношения.

Сначала Фройд думал, что холодный ветер за дверью - это запретная страсть к совокуплению. Потом решил, что там еще и смерть, агрессия, страсть убивать. Кантовский принцип Закона-Внутри-Нас Фройд опроверг, переселив это «внтури» за дверь, назвав социальным смотрителем в бессознательном. Мартин Хайдеггер был фашистом и атисемитом, он возмущался пошлостью фройдовских трактатов и примитивностью Зигмунда, но неофрейдистом он все же стал, введя понятие Дазайн, как тут-бытие, бытование. Собственно, этим он пытался описать интерьер перед дверью, в момент, когда дверь закрыта. Он не был психологом. Он просто любил Кьеркегора и Гитлера, за что и был изгнан с треском из науки. Нацистом он был идейным и носил свастику назло всем после денацификации. С тараканами был чувак. Но немецкий экзистенциализм основал все же именно он. А лавры достались последователям: Ясперсу и Франклу.

Безграничная Любовь в исследованиях

Сегодня так мило слушать спесивых психологов, проповедующих гештальт-терапию и экзистенциальный гуманистический подход, о том, что Фройд - это прошлый век и принижение роли личности. Мало кто из них вообще в курсе, что именно фройдовский термин Angst обозначил неодолимое опасение не-бытия-здесь, то есть тот самый холодый ветер из-за двери. Все мы дети старика Зигмунда, просто надо чуть внимательнее изучать матчасть.

У фашиста Хайдиггера, наследовавшего еврею-Фройду, есть ученик-грек. Православный философ и богослов, которого ненавидит РПЦ за абсолютно ясное понимание им пагубности византийской традиции. Но Христос Яннарас настолько велик и гениален, что даже духовник Путина Тихон Шевкунов аргументированно возразить не в силах. Какая там Русь Сакральная? Да все давно закончилось!

Яннарас написал сильнейшее философское эссе про любовь

По мотивам Песни Песней. Я приведу огромную цитату, на целую страницу:

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его, и не нашла.
Мы знаем, чего хотим от любви, но, похоже, что не знаем, что можем. Хотим: всегда неослабного очарования Другим, чтобы неизменные подарки от него всегда вызывали в нас желание любить. Хотим: чтобы он неограниченно любил нас, без ослабления, чтобы любил нас такими, какими мы есть. Чтобы любил также наши ошибки, наши неловкости и недостатки. Чтобы любил, а не просто терпел, даже броню нашего «Я».

Наша прямая логика, ее односторонность подрывает саму себя. Любовь Другого — это единственный способ, чтобы разрушилась броня моего «Я». Стены самозащиты падают сами, когда Другой принимает меня без противопоставления своей собственной брони. Когда я не натыкаюсь ни на его права, ни на его логику, ни на его ум, ни на его добродетели, ни на его нужды.

Требование любви несовместимо с вымериванием, с частичностью и отрывочностью. Оно направлено к жизни, то есть к полноте связи. Чтобы другой давал нам прежде, чем мы попросим — чтобы ни разу не поставил нас на место просящего, чтобы никогда не посрамил нас в нашей нужде или жажде жизни. Чтобы ему всегда быть безудержным, чтобы всегда делать первый шаг, чтобы никогда не быть уставшим, печальным, безразличным. Мы хотим всего этого, но этого хочет для себя каждый из нас. И требует этого во имя любви, пытается посадить другого на скамью подсудимых, атаковать его, обратить в бегство. Говоришь, что любишь меня?

Где же тогда твоя любовь?

Наша человеческая природа играет с путем жизни в корыстолюбие. Поэтому обманчивостью любви мы и изучаем путь жизни. Не существует любви, которая не прошла бы фазу жертвенного самоотречения и всецелого самоприношения. Фазы жизни, когда применяется оружие естества, чтобы овладеть Другим, присвоить, заполучить его себе. С помощью этого оружия естество окапывает свои права, создает плацдарм для нападения, когда другой начнет открываться в своей собственной автономии, в требованиях своего собственного естества.

Любовь бывает или взаимно жертвенной, или раздором и разрывом — компромисса между ними быть не может. Терпение друг друга по привычке не служит сохранению любви, не служит этому также мазохизм терпеливого выжидания.

Компромисс есть отсутствие надежды — и не больше.

Разрыв же, наоборот, питает надежду на следующее чудо, которое продолжится. Следующий Другой примет меня без обладания, полюбит меня без меры. Поэтому мне нужен разрыв, насильственный и неотступный. Чтобы мне восстановиться целостным в девственности выжидания. И когда появится следующий Другой, вновь начнется игра, которая приведет нас в ту же ловушку нашей неумолимой природы.

Часто бывает так, что не успеют разрешиться одни «узы», как начинается экспериментирование с другими. Искренне — не ради поверхностной игры сиюминутного удовлетворения. Делаю ставку на жизнь, поэтому не могу отказаться от связи. Хотя у меня и остается привкус недостижимости, но все равно предпринимаю следующую попытку — имея открытую и кровоточащую рану от предыдущего разрыва.

Мне нужен этот разрыв, поэтому я и храню его с неослабной агрессивностью.

Другой во что бы то ни стало должен быть виновным, что я начинаю новую попытку, он должен быть ответственным — ни в чем другом моя попытка не находит себе оправдания. Агрессивность, хранение разрыва дает мне дополнительно уверенность в том, что нужно быть готовым к опыту следующих «уз». Новая любовь, и новая обманчивая радость. Все, как и прежде, преображается, будни опять похожи на праздник. Похожи, потому что где-то в закоулках уже прячется опыт недостижимости. Все опять становится праздником, но этот праздник уже не является полным, он приобретает напряженность выжидания.

Насколько новый Другой выдержит быть «моим спутником и богом», сколько сможет продержаться праздник на натянутой нитке. И когда напряженность опять приводит к разрыву, когда и в этот раз любовь становится тяжбой между твоими и моими правами, когда ты опять становишься виной моей скорби, тогда еще один уход в новую любовную связь опять дает надежду, что теперь все может стать прочным и неизменным. Сизифов труд в желании жизни. Сизифов труд, мучение от бесконечного чередования всегда новых завязываний любовных связей. Мы, люди, останавливаем свою жизнь на ложном чувстве, упрямо закрываем глаза перед реальностью.

Не отваживаемся увидеть в любви ошибки эгоцентризма, обманчивого чувства.

Могут ли существовать два таких человека, которые сохранили бы дар любви, ежедневно смиренно стараясь уклоняться от неумолимого пути естества? Возможно ли, чтобы существовали два таких влюбленных человека, которые, живя опьянением праздника, каждую секунду берегли бы себя от хитрости естества? Существуют ли случаи, чтобы чудо изумления от любви продолжалось, с ежедневным самопринуждением к самоотречению и самоприношению?»