Кто из названных мастеров фольклора исполнял причитания. Рекрутские обряды

Причитания – это древний жанр фольклора. Объект изображения в причитании – трагическое в жизни человека. Причитания представляют собой пример высокого трагического искусства. "Выплакивание невыносимого, в обычных условиях непредставимого и даже недопускаемого горя было в народном быту чуть ли не физиологической потребностью. Выплакавшись, человек наполовину одолевал непоправимую беду. Слушая причитания, мир, окружающие люди разделяют горе, берут на себя тяжесть потери. Горе словно разверстывается по людям. В плаче, кроме того, рыдания и слезы как бы упорядочены, их физиология уходит на задний план, страдание приобретает одухотворенность благодаря образности".

Причитания исполнялись вопленицами или плакальщицами. Произведения этого жанра всегда отражают индивидуальную судьбу. В них весьма сильно проявляется импровизационное начало, сочетаемое с традициями. Они зачаровывали слушателей драматизмом своего исполнения, которое имело свои особенности: вопленица ходила по комнате, по двору, дому, деревне, выходила в поле, кланялась, плакала, обнимала участников обряда. "Аудитория становилась своеобразным партнером вопленицы: по ее просьбе участники обряда могли совершать обрядовые действия, отвечать на ее вопросы, утешать; могли вступить с ней… в равный диалог причитаниями. Исполнение причитаний сопровождалось всхлипыванием, оханьем, аханьем, плачем… Причитания исполнялись речитативом – своеобразным говорком с ясно выраженным декламационным началом".

Композиционной формой причитаний является монолог. Язык причитаний связан с предметным и пространственным миром обрядового действия. Эмоциональный настрой создается при помощи эпитетов (темный лес, широкое поле, зеленые луга, цветы лазоревые), уменьшительно-ласкательных суффиксов, междометий “ах”, “ох”, а также восклицательной и вопросительной интонации.

XIX век подарил нам немало талантливых исполнительниц причитаний. Одной из самых известных плакальщиц того времени была Ирина Андреевна Федосова (17 апреля 1827 - 10 июля 1899).

В 1894 году Федосова встретилась с учителем словесности Петрозаводской гимназии П.Т. Виноградовым, который организовал ряд ее поездок по городам России в 1895–1896 годы (Петрозаводск, Петербург, Москва, Нижний Новгород, Казань).

Публичные выступления Федосовой в различных городах России явились значительным событием в истории русской культуры конца XIX века. Не случайно описание выступления Федосовой А.М. Горький, наряду с другими историческими эпизодами, включил в свою эпопею "Жизнь Клима Самгина". Федосову слушали ученые, литераторы, музыканты, художники, учителя, сотни представителей учащейся молодежи. Ее мастерство вызывало восхищение, воспринималось слушателями как яркий образец народного искусства, как свидетельство высокой одаренности великого русского народа.

Во время поездок Ирина Андреевна встречалась со многими крупнейшими представителями передового русского искусства и литературы 1890-х годов: А.М. Горьким, Н.А. Римским-Корсаковым, М.А. Балакиревым Ф.И. Шаляпиным и др.

В 1895 году И.А. Федосову слушал молодой Ф.И. Шаляпин, вспоминавший об этом впоследствии:
"Она (И.А. Федосова) вызвала у меня незабываемое впечатление. Я слышал много рассказов, старых песен и былин и до встречи с Федосовой, но только в ее изумительной передаче мне вдруг стала понятной глубокая прелесть народного творчества. Неподражаемо прекрасно “сказывала” эта маленькая кривобокая старушка с веселым детским лицом о Змее Горыныче, Добрыне, о его поездочках молодецких, о матери его, о любви. Передо мной воочию совершалось воскресение сказки, и сама Федосова была чудесна, как сказка".

В исполнении Федосовой Шаляпин увидел то, над чем он напряженно размышлял в эти годы. Он говорил о том, что оперные певцы недостаточно знают и ценят естественную русскую народную манеру пения. "Ведь кто же умеет в опере, – писал Шаляпин, – просто, правдиво и внятно рассказать, как страдает мать, потерявшая сына на войне, и как плачет девушка, обиженная судьбой и потерявшая любимого человека".

Н.А. Римский-Корсаков так же живо заинтересовался мелодиями песен Федосовой и сделал слуховые записи пяти номеров из ее репертуара. Возможно мелодии, записанные от Федосовой, пригодились ему для оперы "Садко". Они, очевидно, вспомнились ему и при работе над другой оперой – "Сказание о граде Китеже".

В честь Федосовой в 1895–1896 годах созывались специальные заседания Этнографического отдела Русского Географического общества, Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Академия Наук наградила И.А. Федосову серебряной медалью с дипломом.

В 1896 году Федосова поселилась в Петербурге, где прожила до 1899 года. Весной 1899 года Ирина Андреевна почувствовала себя нездоровой и решила вернуться в деревню Лисицино. Здесь ее болезнь усилилась, и 10 июня 1899 года замечательной народной поэтессы не стало.

А.М. Горький оставил яркие воспоминания о Федосовой, посвятив плакальщице очерк "Вопленица":
"Давно я не переживал ничего подобного. В чистеньком концертном зале, полном аромата смолистого, свежего дерева, было сначала очень скучно. Публики было мало, и публика была вся плохая. На эстраде – высокий человек с черной бородой и в скверном сюртуке стоит, неуклюже облокотясь о что-то, вроде кафедры, и тусклым языком, ломаными, угловатыми фразами, скучно, длинно, бесцветно рассказывает о том, кто такая Ирина Андреевна Федосова. Это учитель Олонецкой гимназии Виноградов, человек, который знакомит Русь с ее неграмотной, но истинной поэтессой.

Орина, – усердно надавливает он на “о”, – с четырнадцати лет начала вопить. Она хрома потому, что, будучи восьми лет, упала с лошади и сломала себе ногу. Ей девяносто восемь лет от роду. На родине ее известность широка и почетна – все ее знают, и каждый зажиточный человек приглашает ее к себе "повопить" на похоронах, на свадьбах, а иногда и просто так, на вечеру... на именинах, примерно. С ее слов записано более 30 000 стихов, а у Гомера в “Илиаде” только 27 815!..
Кажется, он кончил. Публика не слушала его.

– Орина Андреевна! – кричит он. Где-то сбоку открывается дверь, и с эстрады публике в пояс кланяется старушка низенького роста, кривобокая, вся седая, повязанная белым ситцевым платком, в красной ситцевой кофте, в коричневой юбке, на ногах тяжелые грубые башмаки. Лицо – все в морщинах, коричневое... Но глаза – удивительные! Серые, ясные, живые – они так и блещут умом, усмешкой и тем еще, чего не встретишь в глазах дюжинных людей и чего не определишь словом.
– Ну вот, бабушка, как ты, петь будешь или рассказывать? – спрашивает Виноградов.
– Как хочешь! Как угодно обществу! – отвечает старуха-поэтесса и вся сияет почему-то.
– Расскажи-ка про Добрыню, а то петь больно долго... Учитель чувствует себя совсем как дома: плюет на эстраду, опускается в кресло, рядом со старухой, и, широко улыбаясь, смотрит на публику.

Вы послушайте-тко, люди добрые,
Да былину мою – правду-истину!.. – раздается задушевный речитатив, полный глубокого сознания важности этой правды-истины и необходимости поведать ее людям. Голос у Федосовой еще очень ясный, но у нее нет зубов, и она шепелявит. Но этот возглас так оригинален, так не похож на все кафе-кабацкое, пошлое и утомительно однообразное в своем разнообразии – на все то, что из года в год и изо дня в день слушает эта пестробрючная и яркоюбочная публика, что ее как-то подавляет этот задушевный голос неграмотной старухи. Шепот прекращается. Все смотрят на маленькую старушку, а она, утопая в креслах, наклонилась вперед к публике и, блестя глазами, седая, старчески красивая и благородная и еще более облагороженная вдохновением, то повышает, то понижает голос и плавно жестикулирует сухими, коричневыми маленькими руками.

Уж ты гой еси, родна матушка!
– тоскливо молит Добрыня, –
Надоело мне пить да бражничать!
Отпусти меня во чисто поле
Попытать мою силу крепкую
Да поискать себе доли-счастия!

По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле. И, как будто позабыв на время о “королевах бриллиантов”, о всемирно известных исполнительницах классических поз, имевших всюду громадный успех, – публика разражается громом аплодисментов в честь полумертвого человека, воскрешающего последней своей энергией нашу умершую старую поэзию.

– Теперь “вопль вдовы по муже”... – говорит Виноградов. Публика молчит. Откашлявшись, Федосова откидывается в глубь кресла и, полузакрыв глаза, высоко поднимает голову.

Лю-убимый ты мой му-уженька-а-а...
Сила страшной, рвущей сердце тоски – в этом вопле. Нота за нотой выливается из груди поэтессы. В зале тихо... Смерть, кладбище, тоска...

– Я не могу этого слышать... не могу... – шепчет сзади меня дама в желтой шляпе и, когда я оборачиваюсь взглянуть на нее, прячет в раздушенный платок взволнованное бледное лицо...

Потом вопила девушка, выдаваемая замуж. Федосова вдохновляется, увлекается своей песнью, вся поглощена ею, вздрагивает, подчеркивает слова жестами, мими- кой. Публика молчит, все более поддаваясь оригинальности этих за душу берущих воплей, охваченная заунывными, полными горьких слез мелодиями. А вопли, – вопли русской женщины, плачущей о своей тяжелой доле, – все рвутся из уст поэтессы, рвутся и возбуждают в душе такую острую тоску, такую боль, так близка сердцу каждая нота этих мотивов, истинно русских, небогатых рисунком, не отличающихся разнообразием вариаций – да! – но полных чувства, искренности, силы – и всего того, чего нет ныне, чего не встретишь в поэзии ремесленников искусства и теоретиков его...

Федосова вся пропитана русским стоном, около семидесяти лет она жила им, выпевая в своих импровизациях чужое горе и выпевая горе своей жизни в старых русских песнях. Когда она запела “Соберитесь-ка, ребятушки, на зеленый луг”, – по зале раздался странный звук – точно на кого-то тяжесть упала и страшно подавила его. Это вздохнул человек – ярославский купец Канин...

– Ты что?
– Хо-орошо! Так хорошо – слов нет! – ответил он, мотая головой и конфузливо отирая слезы с глаз. Ему под пятьдесят лет, – это фабрикант, солидный господин. Узнал свое, старое, оброшенное, и расчувствовался старик.

Она кончила петь. Публика подошла к эстраде и окружила поэтессу, аплодируя ей, горячо, громко аплодируя. Поняли! Хороший это был момент.

Импровизаторша – веселая и живая – блестит своими юными глазами и сыплет в толпу прибаутки, поговорки; толпа кричит ей вперебой:
– Хорошо, бабушка Ирина! Спасибо! Милая!".

К сожалению такие бабушки встречаются всё реже. А культура скорби и плача практически угасла. И как расплата за короткую память, мы имеем рост сердечно сосудистых заболеваний, и самоубийств, на фоне не отражённого и не разрешённого стресса. А хочется надеятся, что молодёжь направит свои таланты на возрождение и проработку народного наследия, что бы очищенное плачем сердце могло снова стать благодарным.

Похоронныe причитания или плачи известны с древнейших времен как часть похоронного обряда. Рассказывая о смерти князя Олега от коня и описывая похороны, летописец сообщает: «Оплакивали его все люди плачем великим и понесли, и похоронили на горе,называемой Щековица…».«Великимплачем» причитают о княгине Ольге «сын ее и внук ее, и все люди». По князю Владимиру плакали «люди без числа» (то есть бесчисленное множество). Летописец кратко пересказывает содержание причитаний по князю:«плакали по нем бояре как о заступнике страны, бедные же – как о своем заступнике и кормителе».

В летописной статье за 1078г. приводится текст плача князя Ярополка по своему отцу Изяславу Ярославичу:

Отче, отче мой! Что еси пожил бес (без) печали на свете сем, многы напасти приим от людий и от братья своея? Се же погыбе не от брата, но за брата своего положи главу свою».

Ирина Андреевна Федосова

Древнерусская литература неоднократно использовала похоронные плачи и нередко цитировала их в летописях и житиях святых. Письменные свидетельства раскрывают наличие устойчивой образности в плачах, наличие общих мест, переходящих из одного причитания в другое. Так, на погребении князя Мстислава новгородцы причитали: «Зашло наше солнышко от нас, и мы в беде остаемся». В тех же словах плачут владимирцы-волынцы в 1288г. на похоронах своего князя. Сравнение смерти с заходом солнца в плачах дошло до нашего времени. С древнейших времен и до сего дня встречается вопросная форма плача, выражающая как бы недоумение пораженных горем людей.

Традиционные постоянные формулы каждый раз сочетались с собственным творческим элементом, который вносили плакальщики, сообщая конкретные детали смерти усопшего или рассказывая о его жизни. В сказании о Борисе и Глебе приводится плач Глеба по брату Борису и отцу Владимиру: «О, увы мне, Господи! Вдвойне плачу и стенаю, вдвойне сетую и тужу. Увы мне, увы мне!Плачу горько по отце, еще горше плачу и горюю по тебе, брат и господин мой Борис.Как пронзен был,как безжалостно убит, как не от врага, но от своего брата смерть воспринял? Увы мне! Лучше бы мне умереть с тобой, нежели одинокому и осиротевшему без тебя жить на этом свете. Я-то думал, что скоро увижу лицо твое ангельское, а вот какая беда постигла меня, лучше бы мне с тобою умереть, мой господин! Что же я буду делать,несчастный, лишенный твоей доброты и многомудрия отца моего?О, милый мой брат и господин! Если твои молитвы доходят до господа, помолись о моей печали, чтобы и я сподобился такое же мучение воспринять и быть с тобою, а не на этом суетном свете».

В XVIв. оплакивание покойников бытовало во всех слоях русского общества. Английский путешественник Коллинз описал тогдашний похоронный обряд. Он обратил внимание, что не всегда «голосила» сама вдова, иногда вместо нее причитали специально нанятые для этого плакальщицы: тогда даже были профессионалки, которые могли подменить вдову.

И горе, и радость выражали женщины прошлых веков в поэтических импровизациях. Свадьба, проводы в солдаты и похороны не обходились без причитаний. Особенно искусных исполнительниц приглашали специально, правда, в основном, на свадьбы. А уж в дом, который посетило горе, вопленица приходила сама.

Тексты древних причитаний дошли до нас лишь в виде небольших отрывков, так как, к сожалению, собирание этого материала началось только в ХГХв. Так, благодаря стараниям замечательного ученого, исследователя и собирателя памятников древнерусской письменности и фольклора Е. Б. Барсова, мы можем познакомиться с особенностями этого жанра в его трехтомнике «Причитания северного края». Он первый начал записывать в одной из заонежских деревень плакальщицу-профессионалку, обладавшую незаурядным поэтическим даром, Ирину Андреевну Федосову (1831-1899). По ее собственным словам, голос у нее был «вольный и нежный». Это слышно даже на технически несовершенной записи фонографа (Москва, 1896г.), несмотря на довольно преклонный возраст исполнительницы в момент записи.

И.А.Федосова жила в деревне недалеко от одного из наиболее известных деревянных архитектурных комплексов - Кижи. Детство ее было типичным для крестьянских девочек тех лет. Она уже «шести год на ухож лошадь гоняла и с ухожа домой пригоняла, восьми год знала, на каку полосу сколько сеять».

С12-тилетИринасталаподголосничатьна свадьбах и в конце 40-х годов XIX в. приобрела широкую известность в Заонежье как замечательная плакальщица. Ирина Андреевна не повторяла заученный текст, она каждый раз импровизировала.Даже о своей жизни говорила припеваючи: «Под столом ходила - хвост носила, стол переросла – коров доить пошла; косу отпустила – в работниках служила; пора настала - с молодцем гуляла; пора пришла - замуж пошла, замужем 20 лет жила - тяжко горюшко несла, овдовела - осиротела.Вот тебе и весь сказ! А когда родилась - память извелась!».

«Русская песня – русская история, и безграмотная старуха Федосова понимает это гораздо лучше очень многих грамотных людей…», - так говорил о ней А.М.Горький.

Плачи Ирины Андреевны несли в себе печаль детей, потерявших родителей, жен, оставшихся без мужей, и мужей - без жен, родных и близких, потерявших кормильца, друга, односельчанина. Она умела в образах, издревле повторяемых, передать искреннее чувство утраты.

Плачет вдова:

Укатилось красное солнышко

За горы оно да за высокие,

За лесушки оно да за дремучие,

За облачка оно да за ходячие,

За часты звезды да подвосточные,

Покидат меня, победную головушку…

Оставлят меня, горюшу горе горькую,

На веки-то меня да вековечные.

Худо будет детям без покинувшего их родителя:

Будут по миру оны да ведь скитатися,

Будет уличка – ходить да не широкая,

Путь-дороженька вот им да не торнешенька;

Без своего родителя, без батюшка,

Приизвиются-то буйны на них ветрушки,

И набаются-то добры про них людушки…

Федосова умела рассказывать о тех хороших делах, которые оставил в памяти своих односельчан покойный. О старосте:

Он не плут был до вас, не лиходейничек,

Соболезновал об обчестве собраном,

Он стоял по вам стеной да городовой

От этых мировых да злых посредников…

Нет заступушки у вас, нет заборонушки…

Многие ее произведения - прекрасные образцы народной публицистики. Так она описывает «наехов-шего» чиновника (посредника):

Как найдет (наедет) мировой когда посредничек, Как заглянет во избу да он во земскую. Не творит да тут Исусовой молитовки, Не кладет да он креста-то по-писаному… Да он так же над крестьянством надрыкается, Быдто вроде человек как некрещеной. Он затопае ногама во дубовый пол. Он захлопае рукама о кленовой стул, Он в походню по покоям запохаживае, Точно вихарь во чистом поле полетывае, Быдто зверь да во темном лесу покрикивав… Именноеепричитанияширокоиспользовал Н.А.Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», к ее плачам обратился П.И.Мельников-Печерский в романе «В лесах», М.Горький в романе «Жизнь Клима Самгина», а многочисленные выступления народной сказительницы в различных городах России стали значительным фактом русской культуры. Федосову слушали Н.А.Римский-Корсаков, М.А.Балакирев, Ф.И.Шаляпин, а также известные ученые.Все они дали высокую оценку поэтическому мастерству народной поэтессы.

В Петрозаводске - городе, где Ирина Андреевна провела часть своей жизни, есть улица, названная ее именем. Здание бывшей Петрозаводской женской гимназии украшает мемориальная доска, напоминающая о том, что в 1895-1896гг. здесь выступала И.А.Федосова. На ее могиле у Заонежского села Ку-заранда высится стела, которая свидетельствует, что имя Федосовой хорошо помнят в Карелии. В Мед-вежьегорске - центре района Карелии - ее имя при- своено библиотеке.

Художественное мастерство поэтессы, глубина ее произведений позволяют причислить И.А.Федосов*. к числу выдающихся представителей народной культуры позапрошлого столетия.

Вместе с тем следует признать, что похоронные плачи - один из самых труднодоступных для записи фольклорных жанров. Чтобы исполнительница согласилась «вопить», ей нужно войти в определенное состояние, а собиратель должен обладать большим тактом, уметь расположить ее к себе, сыскать ее доверие и уважение. В момент совершения обряда невозможно записывать за вопленицей, в первую очередь - из этических соображений. Когда фольклорист видит горе и переживание, обыкновенная порядочность не позволит ему подойти с тетрадкой или с магнитофоном к страдающему, искренне опечаленному человеку. Поэтому подавляющее большинство текстов причитаний записано после похорон, когда прошло уже какое-то время, и запись представляет воспоминание о горе. Одним из собирателей похоронных плачей в начале XX в. был священник А.Н.Соболев. Его исполнительницами были не профессионалки-вопленицы, а простые крестьянки, недавно лишившиеся мужа, брата, отца. Их тексты полны искреннего чувства недавно пережитого горя.

Вот как плачет дочь по своему отцу (со слов М.Васильевой, с. Карачарово, Владимирский уезд): Родимый мой батюшка! Что ты так крепко спишь, Спишь, не проснешься? Недолго тебе у нас в гостях гостить. Не год и не неделюшку - Последний тебе часок со минуточкой. Куда это ты от нас собираешься? В какую дальнюю путь-дороженьку?

Откуда нам тебя ждать будет, Откудова глядеть будет, выглядывать? С восходу ли нам красна солнышка, С закату ли нам светла месяца? Ждать-то нам тебя не дождаться, Глядеть-то нам тебя не доглядеться… Нигде нам тебя не видывать, Нигде нам про тебя не слыхивать. Хорошо ли мы тебе построили крепкий дом. Без окошечек, без хрустальных стеклышек? Не будет тебе из него выезда, Не будет тебе из него выхода. Ты уляжешь с ним во могилушке, Под сырым песком да под камушком. Жанр похоронного причитания-живая ветвь народного творчества. До сих пор он продолжает бытовать в наших деревнях. Одним из памятников середины XX в.является «Плач о брате». Его сложил потомок знаменитого сказителя былин Т.Г.Рябинина, продолжатель семейной традиции Петр Иванович Рябинин-Андреев. Его брат Александр погиб в финскую кампанию 1940 г. Традиционные эпитеты «любимый брат», «ясные очи»воспринимаются в текстеПетра Ивановича, как глубоко личное.

Как любимого да брата Саши милого Во снегу глубоком тело рухнуло, Преклонилось от удара до смерти земка, Ясны очи его да не закрытые, Руки-ноги его как попало поразброшены, На головушке на буйной шлем не держится… Следующее причитание было записаноот П.Ф.Позднеевой (45 лет, деревня Уек), которая научилась «плаксам» у матери. Детей своих Парасья не имела,воспитывала родного брата. Когда провожала его на фронт, ревела причетом «до потери пульса», как чувствовала его скорую гибель. Здесь приводится плач по брату, погибшему в Великой Отечественной войне: Моего-то да солнца красного, Среднего да обогревного, Он молодехонек да зеленехонек, Он не думал да в уме-разуме, Он сражался мой да как готовился, Со своим войском да во жестокий бой, Он садился мой да на добра коня, Во седло садился во черкальское, Поехал он да на чисто поле, Его постигла тут судьба несчастная, Моего-то да солнца красного Истекли его леты цветущие, Его встретили да неприятели, Фашисты те да неприятели Подсекли его ноги резвые, Прострелили его буйную головушку. Его пролили да кровь горячую, Прикончили жизнь молодецкую, У моего-то да солнца красного Погани-ти да неприятели. Не досталася ему да мать-сыра земля… …Улетел он от нас да далечёшенько, Далеко от нас да по поднебесью, Откуль не бегает да скора почта. Нам не возят да письма-грамотки, Не пересылают нам да вести-павести По третьему да году долгому. Одна и зплакальщиц,УльянаЛарионовна Ларикова, о своей жизни рассказывала так: «Муж у меня был хороший, моложе меня на 5 лет, жили мы хорошо.Подошло время,умер муж, из детей живых осталось трое: дочь да два сына. Жаль было хозяина, да что сделаешь, ну,поплакала немного, потому что ребят осталось мало, все были большие, обутые, одетые, так и это радовало. Вот об детях я туже плачу. Все глаза выплакала. Похоронили отца, старший сын остался один в дому, да и застрелился. Ему было 29 лет, вот сразу два горя. С тех пор заболела я, не могу поправиться». Второго сына проводила она на Великую Отечественную войну и, когда пароход отчалил, запричитала:

Кормилица да чадо мое милое,

Дитя мое сердечное,

Меньшо мое последнее,

На тебя да гуси выпали,

Спросили тебя, потребовали

На чужу на дальню сторону,

Города да там смотреть столичные,

На большу войну да кроволитную,

Защищать свою родную Родину,

Защищать Россию-матушку

От фашиста злого Гитлера,

Лютого, да ядовитого.

Не любит, видно, нашу власть советскую,

Разоряет Россию-матушку,

Широку Россию великую..

Ой уж, мое чадо милое,

Дадут тебе ружье казенное,

Учить станут вас, добрых молодцев,

Ко ружью тебя да ко казенному,*

Ко штыку да ко острому,

Ко сабле вас да быстрой,

К большим снарядам да минным.

Молодешеньки да зеленешеньки,

Шелкова трава да невозрослая,

Расцвели цветы лазорьевы,

Не на это были вы рощены,

Не про злого врага ядовитого да лиховитого.

Ядовитый враг да скверный он,

Погубил много наших детей отецких,

Отецких да младецких.

Пустошат наши города столичные,

Города столичные да места хлебные.

Чего ему, гаду, надобно,

Злому ли ему врагу поганому,

Худому фашисту ядовитому,

Ядовитому да лиховитому?

Чё он лезет, чё пихается,

Победить хочет, да разорить хочет?

Пособи ты, Бог,

Нашим добрым молодцам,

Защищать нашу да свою Родину-матушку,

Не пускать врага да ядовитого,

Во нашу да Россию-матушку!».

Сколько плачей прозвучало на Великой Отечественной… И по сей день причитают.

Следующая запись сделана в 1996 году, то есть совсем недавно. Это обращение к умершей матери:

Уж последние минуточки

Ты в своей-то светлой горнице.

Опрощается скоро светла горница,

Унесут тебя за леса темные,

За горы высокие…

Уж дороженька тебе невозвратная.

Похоронное причитание – это всегда память о том, кто ушел из жизни, это всегда песнь о жизни, о смерти, о любви, То есть о самом главном.

Журнал “Народное творчество”

“Русская воля”

Вконтакте

Причитание (причеть, причёт, плач) это архаичный жанр фольклора, генетически связанный с похоронным обрядом. Свидетельства о Причитании содержат древнеегипетские папирусы, «Махабхарата», «Илиада», «Эдда», памятники древнерусской литературы (плач Ярославны в «Слове о полку Игореве»). В русском фольклоре выделяются причитания, связанные с семейными обрядами (погребальные, свадебные, рекрутские); окказиональные причитания, которые могли исполняться по поводу несчастного случая (пожара, голода, болезни) и пародийные причитания, включавшиеся в поэзию народных календарных обрядов при пародийных «погребениях» (Масленицы, Костромы, троицкой березки). В славянской традиции, как у большинства народов, причитания исполняли женщины (соло, попеременно или соло с хором «подголосниц»). Из народной среды издавна выделялись особенные знатоки причитаний - вопленицы (также «плакальщицы», «плачеи», «причетницы»), исполнение причитаний иногда становилось их профессией. Первое собрание русских причитаний во многом состояло из репертуара знаменитой вопленицы Заонежья И.А.Федосовой (Причитания Северного края, собранные Е.В.Барсовым). Русские причитания записывались и в 20 веке.

Объект изображения причитаний - трагическое в жизни, поэтому в них сильно лирическое начало. Эмоциональная напряженность определяла особенности поэтики: обилие восклицательно-вопросительных конструкций, восклицательных частиц, синонимических повторов, нанизывание сходных синтаксических структур, единоначатия, экспрессивные словообразования. Мелодия в причитании выражена слабо, зато большую роль играли всхлипывания, оханье, поклоны и проч. Причитания создавались от имени того, кому посвящен обряд (невесты, рекрута), или от имени его родственников. По форме они представляли монолог или лирическое обращение. В центральной и южной России причитания имели лирический характер и были невелики по объему, исполнялись речитативом. Северные причитания исполнялись напевно, протяжно и отличались лиро-эпичностью; в них была развита описательность, подробный рассказ о происходящем. Структура причитаний была открытой, содержала возможность наращивания строк.

В основе способа исполнения причитаний лежала импровизация, так как каждый раз причитание было обращено к определенному человеку и должно было в своем содержании раскрывать конкретные черты его жизни. Композиция причитаний формировалась по ходу обряда. Причитания функционировали как разовые тексты, при каждом исполнении создаваемые вновь, однако в них активно использовались накопленные традицией словесные формулы, отдельные строки или группы строк. Содержание причитаний могло заключать в себе просьбу, наказ, укор, заклинание, благодарение, сетование. Особенно важна роль сетований, помогавших излить чувство горя. В художественном мире причитания наряду с образами реальных участников обряда возникали олицетворения (болезни, смерти, горя), символы, поэтические сравнения. Причитания склонны разворачивать систему сравнений, нагнетая вызываемое ими эмоциональное впечатление. Архаичной чертой является система метафорических замен. Например, умершего хозяина дома вдова называла «желанной семеюшкой», «законной державушкой», «ладой милыим». В причитаниях использовались эпитеты, гиперболы, слова с уменьшительными суффиксами, разнообразная поэтическая тавтология.

Русские писатели вводили в свои произведения литературно обработанные тексты причитаний или их имитацию (« о медведихе», 1830, А.С.Пушкина; «Кому на Руси жить хорошо», 1863-77, Н.А.Некрасова; «В лесах», 1875, П.И.Мельникова-Печерского).

Страница 10 из 14

ПОХОРОННЫЕ И ПОМИНАЛЬНЫЕ ПРИЧИТАНИЯ

Причитание, или, по-другому, «причеть», «причет», «плач», «голошение», «вопль» - один из древнейших фольклорных жанров.

В известной ветхозаветной легенде рассказывается, как сыновья Иакова продали своего брата Иосифа в рабство, сказав отцу, что Иосиф погиб. «И разодрал Иаков одежды свои, и возложил вретище на чресла свои, и оплакивал сына своего многие дни».

«Илиада» Гомера кончается тризной троянцев по убитому Гектору.

К славному дому привезши, на пышно устроенном ложе

Тело они положили; певцов, начинателей плача,

Песни плачевные пели; а жены им вторили стоном.

Первая подняла плач Андромаха, младая супруга...

Причитания были важной частью самой жизни, ибо ими сопровождался, согласно древнейшим представлениям о мире, переход человека в другую жизнь. Эти представления запечатлелись в фольклорных формулах и сюжетах настолько прочно, что их легко увидеть даже в современных записях. Так, в одном из северных причитаний (см. ниже) говорится о том, как умерший сирота, встретившись на том свете с родителями, рассказывает им, что умирал радостно, ибо знал, что его «снаряжают к отцу, к матери». Сироту встречают «красны девушки, да всё подруженьки», ведут «ко белу столу да к украшеньицу», подают ему золотое обручальное кольцо. В другом причитании мать кладет сыну в правую руку белый платок, в левую - «расчесточку», чтобы он умывался да расчесывал кудри «для красной девушки да для милой жены». Тот безысходный трагизм, которым овеяна сейчас смерть близкого человека, изначально отсутствовал на похоронах: сознание древнего человека рисовало образ потустороннего мира, в который переселяется умерший.

В то же время плачи Иакова, Андромахи, Ярославны или вдовы солдата, убитого пулей из винтовки,- это плачи о своем трагическом одиночестве, на которое обрек их умерший. «На кого ты меня покинул?» - самый существенный вопрос для провожающего в последний путь, и, конечно, ритуальные формулы и сюжеты плачей были насыщены неподдельным горем (см. тот же мотив в свадебных и рекрутских причитаниях).

В древности ритуальные плачи исполняли и женщины и мужчины. Но, судя по записям фольклористов XIX-XX вв., причитания стали в конечном счете исключительно женским жанром. Обычно причитали близкие родственницы (жена, мать, сестра), но часто на похороны звали женщин, умевших оплакивать умерших с особенной выразительностью. Искусных плакальщиц ценили, ибо они, помимо знания самого обряда, умели импровизировать, сочетая традиционные народно-поэтические формулы с повествованием о конкретной трагической ситуации. Среди них встречались женщины очень талантливые, такие, как севернорусские крестьянки И. А. Федосова (1831-1899), Н. С. Богданова (1855-1937), А. М. Пашкова (1866-1948). Вообще причитания - наиболее приспособленный для импровизации жанр фольклора. Как сказала одна исполнительница причитаний: «Все причитают, что на ум придет. Сперва только <традиционное> начало, а потом всё, что приведется. Нет разбору, когда причитать. Только когда устанут - не причитают». [Обрядовая поэзия Пинежья. М., 1980, с. 132-133 (запись экспедиций 1970-1972 гг.) ]

«Нет разбору, когда причитать» - это уже признак забвения традиционной ритуальности, ибо каждому из эпизодов похоронного обряда всегда соответствовали определенные причитания. В целом можно говорить о двух обширных группах плачей - похоронных, исполняющихся с момента смерти до возвращения с кладбища, и поминальных (на третий, девятый, двенадцатый, сороковой день после смерти; в годовщины и в поминальные дни на Масленице, на Пасху, в Семик и т. д.).

Первые похоронные причитания звучат сразу после смерти: умершего просят проснуться, заговорить, умоляют его простить все обиды, спрашивают, почему он покинул своих родных. Затем, когда в дом приходят родственники и соседи, плакальщица речитативом рассказывает им о том, как произошла смерть, какие предчувствия смерти были до этого. При вносе гроба - особый плач, в котором гроб сравнивается с домом, благодарят плотников и т. д. При выносе гроба из избы (всегда ногами вперед, иногда - через окно) - новые причитания, с сетованием на несчастную долю родственников покойного, с просьбами к соседям вспоминать его только добром, с вопросами о том, куда он «снарядился», «на кого покидает» живых. Затем - свои причитания после отпевания, по дороге на кладбище, при опускании гроба в могилу, над засыпанной могилой, при возвращении с кладбища. В настоящий раздел включен один из самых обширных среди известных цикл причитаний «Плач вдовы по мужу», записанный в 1867 г. от И. В. Федосовой известным фольклористом Е. В. Барсовым, а также несколько отдельных причитаний, записанных экспедицией МГУ в 1970-1972 гг. в Архангельской области.

<ПЛАЧ ВДОВЫ ПО МУЖУ>

Укатилося красное солнышко
За горы оно да за высокие,
За лёсушка оно да за дремучие,
За облачка оно да за ходячие,
За часты звезды да подвосточные!
Покидат меня, победную головушку,
Со стадушком оно да со детиною,
Оставлят меня горюшу горегорькую,
На веки-то меня да вековечные!
Некак ростить-то сиротных мне-ка детушек!
Будут по миру оны да ведь скитатися,
По подоконью оны да столыпатися,
Будет уличка ходить да не широкая,
Путь-дороженька вот им да не торнешенька.
Без своего родителя, без батюшка
Приизвиются-то буйны на них ветрушки,
И набаются-то добры про них людушки,
Что ведь вольные дети безуненные,
Не храбры да сыновья растут безотние,
Не красны да слывут дочери у матушки!
Глупо сделали сиротны малы детушки,
Мы проглупали родительско желаньицо,
Допустили эту скорую смеретушку.
Мы не заперли новых сеней решётчатых,
Не задвинули стекольчатых околенок,
У ворот да мы не ставили приворотчичков,
У дубовыих дверей да сторожателей,
Не сидели мы у трудной у постелюшки,
У тяжела, крута складнего зголовьица,
Не глядели про запас мы на родителя, на батюшка,
Как душа да с белых грудей выходила,
Очи ясные с белым светом прощалися;
Подходила тут скорая смерётушка,
Она крадчи шла злодейка-душегубица,
По крылечку ли она да молодой женой,
По новым ли шла сеням да красной девушкой,
Аль калекой она шла да перехожею;
Со синя ли моря шла да всё голодная,
Со чиста ли поля шла да ведь холодная,
У дубовыих дверей да не стучалася,
У окошечка ведь смерть да не давалася,
Потихошеньку она да подходила
И черным вороном в окошко залетела.
Мы проглупали, сиротны малы детушки,
Отпустили мы великое желаньице!
Кабы видели злодийную смеретушку,
Мы бы ставили столы да ей дубовые,
Мы бы стлали скатерти да тонкобраные,
Положили бы ей вилки золоченые,
Положили б востры ножички булатные,
Нанесли бы всяких ествушек сахарниих,
Наливали бы ей питьица медвяного,
Мы садили бы тут скорую смеретушку
Как за этыи столы да за дубовые,
Как на этыи на стульица кленовые,
Отходячи бы ей низко поклонялися
И ласково бы ей тут говорили:
«Ай же ведь скорая смерётушка!
От господа распятого, знать, создана,
От владыки на сыру, знать, землю послана
За бурлацкима удалыма головушкам!
Ты возьми, злодей скорая смерётушка,
Не жалею я гулярна цветна платьица;
Ты жемчужную возьми мою подвесточку,
С сундука подам платочки левантеровы,
Со двора возьми любимую скотинушку.
Я со стойлы-то даю да коня доброго,
Со гвоздя даю те уздицу тесмяную,
Я седёлышко дарю тебе черкасское,
Золотой казны даю тебе по надобью!
Не бери только надежноей головушки,
Не сироть только сиротных малых детушек,
Не слези меня, победноей головушки!»
Отвечала злодей скорая смерётушка:
«Я не ем, не пью в домах да ведь крестьянскяих,
Мне не надобно любимоей скотинушки,
Мне со стойлы-то не надо коня доброго,
Мне не надо златой казны бессчётноей,
Не за тым я у владыки-света послана!
Я беру да, злодей скорая смерётушка,
Я удалые бурлацкие головушки.
Я не брезгую ведь, смерть да душегубица,
Я ни нищиим ведь есть да ни прохожиим,
Я не бедныим не брезгую убогиим».
Тут спроговорит вдова благочесливая:
«Видно, нет того на свете да не водится,
Хоть не дальняя дорожка,- безызвестная,
Не лесные перелески - мутарсливые.
Глупо сделали сиротны малы детушки -
Не сходили мы во улички рядовые,
Не дошли да мы до лавочки торговыя,
Не купили лист бумаженьки гербовыя,
Не взыскали писарев да хитромудрыих,
Не списали мы родителя-то батюшка
На портрет да его бело это личушко,
На эту на гербовую бумаженьку
Его желты бы завивные кудерышки,
Его ясно развеселое бы личушко,
Прелестны бы учтивые словечушки,
Велико бы родительско желаньицо!
Как подрастать станут сиротны малы детушки,
По сеням да станут детушки похаживать,
Из окошечка в окошечко поглядывать,
На широкую на уличку посматривать;
Приходить стане разливная красна веснушка,
Повытают снежечки со чиста поля,
Повынесе ледочки со синя моря,
Как вода со льдом ведь есть да поразойдется,
Быстры риченьки с гор да поразбльются,
Протекут да ведь мелки малы риченьки
Во это в океян да сине морюшко,
Как пойдут наши суседи спорядовые
На трудну на крестьянскую работушку,
Будут пахари на чистыих на полюшках,
Севцы да на распашистых полосушках,
Малы детушки на мать станут поглядывать,
Сироту да меня, вдовушку, выспрашивать:
«Ты послушай, сирота же вдова матушка!
Уже где да есть родитель-то наш батюшка?
Тут я б выняла гербовый лист-бумаженьку,
Показала бы сердечным малым детушкам!
Еще скажут-то сиротны малы детушки:
«Кто же пойде на распашисты полосушки?
Как у нас да ведь, родитель наша матушка,
Нету пахаря на чистыих полосушках,
Сенокосца на луговых нету поженках,
Рыболовушка на синем нет Онегушке!»
Тут я спахнуся, кручинна вся головушка,
За свою да за надежную сдержавушку.
Ушибать стане великая тоскичушка,
Унывать стане ретливое сердечушко:
Да как рость-то сиротных малых детушек?

Обращаясь к соседям, вдова падает им в ноги и продолжает:

Поклоню да свою буйную головушку,
Покорю свое печальное сердечушко
Я со этой вышины да со сырой земли,
Своим милым спорядовыим суседушкам:
«Не откиньте-тко вдову вы бесприютную
Со обидныма, сиротныма детушкам,
Да вы грубым словечком не обидьте-ткось,
Да вы больным ударом не ударьте-ткось!
Как пойдут мои сиротные к вам детушки
По вашему крыльцу да по перёному,
Допустите в тепловито свое гнездышко,
Ко дверям да вы на дверную на лавочку,
Да вы милостину им тут сотворите-тко,
Сиротам моим бессчастным малым детушкам,
Вы на добрые дела их научите-ткось!»
Как допреж сего, до этой поры-времечка
Была в живности любимая семеюшка,
Маломошному суседу не корилася,
Была гордая ведь я да непоклонная,
Я с суседями была да несговорная!
Не начаяла я горя, не надиялась,
Что разлукушки с законной со державушкой,
Что останусь, сирота - вдова бессчастная,
Я со этой станицей неудольноей,
Со малыма, сердечныма детушкам!
Как жила я с надежной головушкой,
Была счастлива ведь я да всё таланная;
Вдруг, знать, счастье то суседы обзавидали.
Добры людушки меня да приобаяли,
Черны вороны талан, знать, приограяли,
Видно, участь ту собаки приоблаяли!
Как по моему великому несчастьицу
Тут проклятая злодийка-бесталанница
Впереди меня злодийка уродилася,
Впереди меня в купели окрестилася.
Как жила я у желанных родителей
Во своем да я прекрасном девичестве,
Изнавешена была я цветным платьицом,
Изнасажена была я скатным жемчугом.
Мои милые, желанные родители
Тут повыбрали судимую сторонушку,
Мне по разуму млада сына отецкого;
Отпущали на судиму как сторонушку,
Отдавали за млада сына отецкого,
Знать, не участью-таланом награждали,
Знать, великиим бессчастьем наделяли!
Уж как это зло великое бессчастьицо
Впереди меня злодейно снаряжалося,
На судимую сторонушку справлялося,
Во большом углу бессчастьицо садилося,
Впереди да шло бессчастье ясным соколом,
Позади оно летело черным вороном!
Впереди оно, бессчастье, не укатится,
Позади оно, злодийно, не останется,
Посторонь оно, злодийно, не отшатится!
Кругом-около бессчастье обстолпилося,
Всем беремечком, злодийно, ухватилося
За могучие оно да мои плечушки!

При выносе покойника вдова вопит:

Не спешите-ткось, спорядные суседушки,
Вы нести мою надежную семеюшку
Со этого хоромного строеньица!
Ты прощайся-ко, надежная головушка,
С этым добрым хоромным строеньицом,
Со малыма сердечныма детушкам,
Ты со этой-то деревней садовитою,
Ты со волостью этой красовитою,
Ты со этыма спорядныма суседушкам!
Вы простите, спорядовы вси суседушки,
Мою милую, надежную семеюшку,
Вы любимую законную сдержавушку
Во всех тяжкиих его да прегрешеньицах
Сесветным его да всё живленьицом.
Вы не спомните, спорядные суседушки,
Уж вы злом его не спомните-тко, лихостью!

Затем, обратившись ко вдове-соседке, если она оказывается при этом, продолжает:

Я гляжу-смотрю, печальная головушка,
На тебя смотрю, спорядную суседушку,
На тебя да я, вдову благочесливую!
Отдали ходишь, суседушка, туляешься,
Со мной на речи, победнушка, не ставишься,
На сговор со мной, печальна, не сдаваешься,
Видно, в живности надежная головушка,
Ты в прохладноей живешь, да видно, жирушке.

А если есть дети - прибавляет:

Знать, не ростишь ты сиротных малых детушек,
Видно, нет в сердце великой кручинушки,
Нет обидушки в ретливом, знать, сердечушке!
Не попустишь ты, суседушка, зычен голос,
Ни умильного, складного причитаньица,
Знать, боишься ты великого бессчастьица,
Уж какого е злодейна бесталаньица!
Знаю-ведаю, кручинная головушка,
Про твое да горегорькое живленьице:
Ведь ты ростишь-то сиротных также детушек,
Во маетной, во бобыльской ростишь жирушке!
Не одны родители хотя нас отродили,
Одным участью-таланом наделили!
Да ты слушай же, бессчастная суседушка,
Хоть головушка твоя да безначальная,
Сердечушко твое да беспечальное;
Мы с тобой, да свет спорядная суседушка,
Во бессчастный день во пятницу засияны,
В бесталанный день во середу вспорожены;
Как во ту пору родитель спородила,
Когда кузнецы во кузницах стояли,
Часовые на часы да прибиралися,
Как булат это железо разжигали,
Как железны эти обручи ковали
На наши на бессчастные сердечушка,
На нашу на победную утробушку.
Да ты слушай же, горюша бесприютная!
Кабы знала ты, спорядная суседушка,
Про мою да про велику бы невзгодушку,
Про эту бы несносную обидушку!

Без воды да резвы ножки подмывает,

Ум за разум у бессчастной забегает,
Буйна голова без ветрышка шатается!

Если станут унимать, вдова вопит:

Дайте волюшку, спорядные суседушки!
Не жалейте-тко печальноей горюшицы,
Не могу терпеть, победная головушка,
Как долит тоска, великая тоскичушка!
Со кручинушки смерётушка не придет,
Со кручинушки душа с грудей не выдет,
Мое личушко ведь есть да не бумажное!
День ко вечеру теперь да коротается,
Леса к зени-то теперь да приклоняются,
Красно солнышко ко западу двигается,
В путь-дороженьку надежа снаряжается,
Сирота бедна вдова да оставляется
Со бессчастною со станицей детиною!
Подойдите-тко, сиротны малы детушки,
Вы ко этоей колоде белодубовой,
Вы ко спацливу родителю ко батюшку!
Вы спросите про великое желаньице -
Вам ведь в ком искать великого желаньица
И ласковых прелестныих словечушек?
Уже так мне-ка, победноей, тошнёхонько!
Путь-дороженька теперь да коротается,
Вси отцы-попы духовные сбираются,
Оны божии-то церквы отпирают,
Оны божии-то книги отмыкают,
Воску ярого свечи да затопляются,
Херувимские стихи тут запеваются!

Соседка отвапливает:

Ты послушай же, спорядная суседушка,
Что ведь я скажу, кручинная головушка!
Тебе времечко, суседушка, выспрашивать
Про мое да про победное живленьицо.
Мне и в вёшной день кручинушки не высказать,
Мне в осеннюю неделюшку не выпомнить;
Этой злой да всё вдовиноей обидушки
Мне на вёшной лед досадушки не выписать,
Хитромудрым писарям да им не вычитать.
Как другой живу учетной долгой годышок,
Как я рощу-то сиротных малых детушек,
Накопилося кручинушки в головушку,
Всё несносныя тоскичушки в сердечушко;
У меня три поля кручинушки насияно,
Три озерышка горючих слез наронено.
Во победноем сиротскоем живленьице,
Во бобыльной во сиротской живу жирушке,
За бобыльскиим столом да хлеба кушаю,
Я не знаю же, победная головушка,
Кое светлое Христово воскресеньицо.
Мы с тобой, моя спорядная суседушка,
Перед господом владыкой согрешили, знать;
Видно, тяжкого греха да залучили!
Мы в воскресной день во церковь не ходили,
Мы молебенов, горюши, не служили
Как пречистой, пресвятой да богородице,
Мы не ставили свечи да всё рублевые,
Мы не клали пелены да всё шелковые,
От желаньица мы богу не молилися,
От усердия владыку не просили мы
Про своих да про законныих сдержавушек,
Чтобы господи дал доброго здоровьица,
Он наставил бы им долгого бы вёкушку.
Знать, за наше за велико прегрешеньицо
Дал им господи тяжело неможеньицо,
Прислал господи сам скорую смеретушку.
Укоротал господь долгой-то им вёкушко,
Обсиротил нас, победныих головушек,
Без своих жить без законныих сдержавушек!
Да как ростить-то сиротных малых детушек?
Надо поскоки держать да горносталевы,
Поворотушки держать да сера заюшка,
Надо полет-то держать да соловьиной;
Наб на лавочке горюшам не посеживать,
Наб за прялочкой сажёнки не дотягивать,
У дубовой надо грядки не постаивать.
Уж как ростить-то сиротных малых детушек
Резвы ноженьки у нас да всё притопчутся,
Белы рученьки у нас да примахаются,
Сила могуча во плечушках придержится,
Без морозушку сердечко прирастрескает.
Как живучи без законноей сдержавушки,
Принакопится злодийской тут кручинушки -
Не высказывай во добрые во людушки!
Ты повыбери слободну пору-времечко,
Ты выдь-ко там ко быстроей ко риченьке,
Сядь, победнушка, на крутой этот бережок,
Прибери да неподвижной синий камешок;
Тут повыскажи обидную обидушку,
Рути слезушки, горюша, в быстру реку;
Камышок от рички не откатится,
В добры люди кручина не расскажется,
Не узнают того добрые-то людушки.

Затем, обратившись к покойнику,
Соседка-вдова продолжает:

Мне-ка сесть было, печальноей головушке,
Мне ко этому спорядному суседушку!
Да ты слушай, спорядовой мой суседушко,
Да как сойдешь ты на иное живленьице -
На второе на Христово как пришествие,
Не увидишь ли надежноей головушки?
Про мое да про несчастное живленьицо,
Про мое да сирот малых возрастаньицо!
Как во этых два учетных долгих годышка,
Прискудалась вся сиротная моя жирушка,
Разрешетилось хоромное строеньицо,
Скрозь хоромишки воронишки летают,
Скрозь тынишка воробьишечки падают;
Большака нету по дому - настоятеля,
Ко крестьянской нашей жирушке правителя;
Задернили вси распашисты полосушки,
Лесом заросли луговы наши поженки!
Ты поросскажи, спорядной мой суседушко,
Скажи низкое поклонно челобитьицо
От меня, скажи, печальной от головушки,
От сиротного от малого от дитятка!
Глупо сделала кручинная головушка,-
Не писала скорописчатой я грамотки,
Я не клала-то по праву тебе рученьку,
Ты бы снес ю на второе на пришествие!
Може, вольная была бы тебе волюшка
От этого владыки от небесного,
Може, с ду-другом суседушки свидались бы.
Вы на стретушку бы шли да ведь среталися,
Ты бы отдал скорописчатую грамотку!
На словах скажи ж, спорядной мой суседушко,
Ты про мое про бессчастное живленьицо,
Про бобыльную, сиротску мою жирушку.
У меня, да сироты нонь бесприютной,
Золотой казны на грех да не случилося;
Как по моему вдовиному несчастьицу
Были лавочки теперечко не отперты,
Нонь купцов, да всё во лавках не сгодилося,
Лист-бумаженьки в продаже не явилося,
Писарев да по домам-то не случилося!
Всё по моему несчастному живленьицу
Как у этых писарёв да хитромудрыих,
Отчего у их чернильницки скатилися,
Как чернила по столу да проливалися,
Лебединые пера да притупилися?
Как бессчетная была бы золота казна,
Писаря-то бы меня да не боялися,
Написали б скорописчатую грамотку!
Не утай, скажи, спорядной мой суседушко,
Моей милоей законноей сдержавушке:
Как после своей надежноей головушки
Я по земским избам да находилася,
У судебных-то мест да настоялася,
Без креста-то ведь я богу намолилася,
Без Исусовой молитовки накланялась,
Всем судьям, властям ведь я да накорилася.

После отпевания овдовевшая вопит:

Что стою, бедна горюшица, задумалась,
Чужих басенок, победнушка, ослухалась!
Дивовать да ведь будут мне-ка людушки:
Знать, на радости стою да на весельице,
Снаряжаю я законную сдержавушку
Как во жирную бурлацку во работушку!
Не в бурлакушки спущаю того вольные,
Не по эту золоту казну довольную;
Я гляжу-смотрю, печальная головушка,-
Перед Спасом-то свечи да догоряются,
Херувимские стихи да допеваются,
Божьи книги теперь да запираются.
Спасет бог да вас, отцы-попы духовные,
Спаси господи служителей церковныих,
Что послушали победную головушку -
Потрудились - шли во церковь во священную,
Что вы душеньку его да отпевали,
Телеса-то вы его да погребали!
Накрывают эту бедную головушку
Уже этоей доской да белодубовой,
Опускают-то во матушку сыру землю,
Во погреба его да во глубокие!
Ой, тошным да мне, победнушке, тошнёшенько!
Нонь я дольщица Никольской славной улицы,
Половинщица Варварской славной буявы,
Нонь я дольщица великоей кручинушки,
Половинщица злодийной я обидушки!
Мне куды с горя, горюше, подеватися?
Рассадить ли мне обиду по темным лесам?
Уже тут моей обидушке не местечко,
Как посохнут вси кудрявы деревиночки!
Мне рассеять ли обиду по чистым полям?

Задернят да вси распашисты полосушки!
Мне спустить ли то обиду во быстру реку?
Загрузить ли мне обиду во озерышке?
Уже тут моей обидушке не местечко -
Заболотеет вода да в быстрой риченьке,
Заволочится травой мало озёрышко!
Мне куды с горя, горюше, подеватися,
Мне куды, бедной, с обидой укрыватися?
Во сыру землю горюше наб вкопатися!
Сиротать будут сиротны малы детушки,
Будут детушки на улочке дурливые,
Во избы-то сироты да хлопотливые,
За столом-то будут детушки едучие!
Станут по избы ведь дядюшки похаживать
И невесело на детушек поглядывать,
Оны грубо-то на их да поговаривать:
«Ох уж вольные вы дети, самовольные!»
Станут детушек-победнушек подергивать,
В буйну голову сирот да поколачивать.
У меня ж тут, у бедной у головушки,
У меня совьется тоска неугасимая,
Я взмолюсь да тут ко матушке сырой земле:
«Ты прими да меня, матушка сыра земля,
Схорони меня с сиротным малым детушкам!»

Когда умершего зароют, вдова припадает к земле и вопит:

Приукрылся нонь надежная головушка
Во матушку ведь он да во сыру землю,
В погреба ведь он да во глубокие!
Призарыли там надёжу с гор желтым песком,
Накатили тут катучи белы камешки!
Прозабыла я, кручинная головушка,
Доспроситься у надежной у державушки:
Когда ждать в гости любимое гостибищо?
Во полночь ли ждать по светлому по мисяцу,
Али в полдень ждать по красному по солнышку?
Аль по утрышку да ждать тебя ранешенько,
Аль по вечеру да ждать тебя позднёшенько?
Не утай, скажи, надежна мне головушка;
Ухожу своих сердечных малых детушек
Я на эту на спокойну малу ноченьку,
С горя сяду под косевчатым окошечком,
Со обиды под туманное околенко,
Сожидать буду надежну тя головушку.
Покажись, приди, надежная головушка,
Хоть с-под кустышка приди да серым заюшком,
Из-под камышка явись да горносталюшком!
Не убоюсь, бедная кручинная головушка,
Тебя стричу на крылечике перёноем,
Отворю да я новы сени решётчаты,
Запущу да в дом крестьянску тобя жирушку.
Ты по-старому приди да по-досюльному,
Большаком ты в дом приди да настоятелем.
Видно, нет того на свете да не водится,
Что ведь мертвые с погоста не воротятся,
По своим домам оны да не расходятся,
Едина стоит могилушка умершая!
У меня да у печальной бы головушки
Кабы было золотой казны по надобью,
Я бы наняла ведь плотничков-работничков,
Я бы сделала кивоты белодубовы
Я на эту на могилушку умершую,
Чтобы белыим снежком не заносило бы,
Частым дождичком могилы не залило бы,
Мурава трава на ней тут вырастала бы,
Всяки-разные цветочки расцветали бы!
Я бы почасту туда стала учащивать.
Я бы подолгу ведь там стала усеживать!
У меня, да как печальной бы головушки,
В полном возрасте сердечны были детушки,
Они б ставили кресты животворящие
На этой бы могилушке умершеей,
На родителя-кормильца света батюшка.

Возвратившись с погоста, вдова останавливается у крыльца своего дома и рыдает, причитая:

Я приехала, печальная головушка,
Я от этой церкви божьей посвященной,
Я со этой могилушки умершей,
Там оставила любимую семеюшку,
Я во матушке оставила сырой земле!
Нонь гляжу-смотрю, печальна горепашица,
Я на это на хоромное строеньицо,
Повону - стоит палата грановитая,
Понутру - стоит тюрьма заключевная,
На слезах стоят стекольчаты околенки,
При обидушке косевчаты окошечка,
Отшатилося крылечко перёное
От этого хоромного строеньица,
Разрешетились новы сени решетчаты;
Мне нельзя пройти, кручинной головушке,
Во это хоромное строеньицо!
Повзыщу пойду любимую семеюшку
Я по этому хоромному строеньицу,
На этом ли сарае колесистом,
Во этом ли дворе я хоботистоем -
Не залагат ли он ступистой лошадушки,
Не поезжат ли во темны леса дремучие?
Не могу найти, печальная головушка!
Вы сжалуйтесь-ко, спорядные суседушки,
Засмотрите-тко печальную головушку,
Не покиньте сироту вы горегорькую
Со сердечныма малыма детушкам!
Сирота ведь я, горюша бесприютная,
Нонь позябну я холодной, студеной зимой,
Нонь помучусь я голодной смерётушкой;
Нигде нету-то талой талиночки,
Ни в ком нету мне великого желаньица:
Как-то жить буде печальной мне головушке?

Если молода:

Не порой да моя молодость прокатится,
Голова моя не вовремя состарится!
Надо жить бедной горюшице умиючи,
По уличке ходить надо тихошенько,
Буйну голову носить надо низешенько,
Наб сердечушко держать мне-ка покорное
Ко тыим суседам спорядовыим,
Не обидели б сиротной молодой вдовы!

Соседка к молодой вдове:

Не неси гневу, кручинная суседушка,
На меня ты, на приближную свою подружку,
Что придам тебе духовна ума-разума
В бесталанную твою да я головушку!
Ты послушай, хотя ж причеть нехорошая,
Ты воспомни, хоть наказы нелюбимые:
Как посли своей любимой семеюшки
Затюремничкой ведь ты да не насидишься,
Прозабудешь всю великую кручинушку,
Пооставишь всю злодийную обидушку!
Не носи да свое цветное ты платьицо,
Не держи да ты любимой покрутушки,
Будут зариться ведь многи столько людушки,
Приласкаться-то удалы станут молодцы,
Будут ласково тебя да уговаривать,
Что возростим мы сердечных твоих детушек,
Воспитать тебя мы будем, мать безмужнюю!
Не окинься, бедная вдовушка молодая,
Ты на этых на удалых добрых молодцев,
На баску их молодецкую походочку,
На их цветно ты гулярное на платьицо!
Не окинься на красу-басу с угожеством,
Ни на желтые, завивные кудерышки.
На учливу, чваковиту поговорюшку,
Не прикинься к ихным ласковым словечушкам!
Живут ласковы словечушки обманчивы
И прелестной разговор их да надсмечливой;
С уму с разуму оны тебя повыведут,
Ты терпеть будешь, печальна, худу славушку!
Не честь-хвала тебе буде вдовиная
Красоту сменять, победна, на бесчестьицо,
Свой тот разум на великое безумьицо!
Тут не хлебушки тебе да не надиюшка,
Твоим детушкам ведь тут не приберёгушка,
Еще слухай-ко, кручинная головушка:
Как пройдет худа слава нехорошая,
Тут отрёкнется порода именитая,
Не потужат по победной твоей бедности,
Говорить да станут сродчи-милы сроднички:
«Эка вольная вдова да самовольная,
За шальством пошла она да за безумьицом,
Много суровьства стало - больше удали!
Без своей да без надежной головушки
Стала хорошо ходить да одеватися,
Стала добела она да намыватися,
Уж как речь стала у ей не постатейная,
Разговорушки у ей да нехорошие».
Хоть хорошо да скажут люди - не дарить их стать!
Будет грубо тебе скажут - не бранить их стать!
Всё за благо ты, горюша, принимать будешь,
Небылицу ты, горюша, да напрасницу!
Как о светлом Христове воскресеньице,
О владычном ли господнем божьем праздничке
Хоть пойдешь ты во церковь посвященную,
Пустословье про тебя как река бежит,
Напрасничка ведь е как порог шумит,
Говорят да бают люди потихошеньку,
Что не господу пошла богу молитися,
За гульбой пошла она да за гуляньицем,
По подруженькам пошла да нехорошиим!
Во глаза да недоростки посрекаются,
Что гулять да от сердечных ходит детушек.
Ты послушай-ко, кручинная головушка,
Ты оставь да свои прежние гуляньица,
Забывай да свое прежне доброумьицо,
Не смеши да многих добрых столько людушек,
Не бесчести свое род-племя любимое,
Худой славы на тебя бы не наздынули,
В чистом поле бы вороны не награялись!
Ими совесть ты во белом своем личушке,
Стыд-бесчестьице во ясных держи очушках,
Весела ходи, горюшица, не смейся-тко,
При тоскичушке ты будь, слезно не плачь, бедна.
Еще слухай-ко, кручинная головушка,-
Будешь жить да без надежной как семеюшки
Во сколотной, во маетной этой жирушке,
Не клони да в сон ты буйноей головушки,
Ты по утрышку вставай, не засыпайся-тко,
Не велико хоть крестьянство - управлять надо!
Ходи к добрым ты людям на беседушку,
Посоветуй о крестьянской о работушке.
Тут крушить будет ретливое сердечушко,
Хоть ты выйдешь ко спорядным суседушкам.
На раздий да ты великой кручинушки,
Спамятуешь меня, бедную-победную,
Ты воспомнишь мою причеть нехорошую,
Тебе слюбятся наказы нелюбимые!

На другой день, приближаясь к погосту, вдова вопит:

Слава богу теперь да слава господу!
Путь-дороженька теперь скороталася,
Друг могилушка в глаза да показалася.
Постою, бедна горюша, нонь подумаю,
Умом-разумом, горюша, посмекаюся -
Пришло три пути широких, три дороженьки:
Уж как первый путь-широкая дороженька
Во улички она да во рядовые,
Во лавочки она да во торговые;
Как другая путь-широкая дороженька
Во церковь эту божью посвященную;
И как третья путь-широкая дороженька
На эту на могилушку умершую,
Ко моей она надежной головушке.
Мне во улички ль пройти да во рядовые,
Аль во лавочки пройти мне во торговые?
Я вдова теперь е да молодешенька,
Ум тот разум во головушке глупешенек.
Как во лавочках купцы стоят молодые,
На словах оны, купцы, да ведь учёные,
На лицо оны ведь е да все ласковые,
Как на двух оны словах да приобают,
На учливыих речах да приласкают;
На сговоры тут, горюшка, приокинуся,
На молодыих купцов как приобзарюся,
Позабуду тут любимое гостибищо;
Подивуют мне-ка добрые молодушки:
«Позабыла нонь сердечную головушку,
Видно, нет в сердце великой кручинушки!»
Я пройду лучше во церковь посвященную,
Я поставлю там свечу да всё рублевую,
Попрошу да там попов-отцов духовных,
Сослужили бы обидню полуденную,
За обидинкой молебенок пропели бы,
Оны господу-то богу помолились бы,
Возвращусь да с божьей церкви посвященныя
Я на эту на могилушку умершую.
Край пути нашла, горюша, перепутьицо,
Край дороженьки любимое гостибищо.
Нонь раздумалась печальная головушка:
Я вночесь да спала темной этой ноченькой,
Прилетали перелетны малы птиченьки;
Малы птиченьки летели-то незнамые,
Прилетал да этот мелкой соловеюшко,
Друга птиченька - орел да говорючий.
Соловеюшко садился под окошечко,
Как орел да эта птица на окошечко,
Соловей стал потихошеньку посвистывать
Как орел да жалобнёнько выговаривать.
Оны тоненьким носочком колотили,
Человечьим оны гласом прогласили,
От крепка сна меня тут разбудили
И в потай мне-ка, победной, говорили:
«Ай же, стань-ко ты, вдова, да пробудися,
От крепка сна, бессчастна, прохватися!
Ты спахнись да за надежную головушку,
Ты справляйся во любимое гостибище!
На сегодняшний господень божий денечек
Тебя ждет в гости любимое гостибище -
Твоя милая надежная головушка.
Там построено хоромное строеньицо -
Прорублены решётчаты окошечка,
Врезаны стекольчаты околенка,
Складены кирпичны теплы печеньки,
Настланы полы да там дубовые,
Перекладинки положены кленовые,
Чтобы шла да ты, Горюша, не качалася,
Чтоб дубовая мостинка не сгибалася;
Порасставлены там столики точеные,
Поразостланы там скатерти всё браные,
И положены там кушанья сахарные,
И поставлены там питьица медвяные,
Круг стола да ведь всё стульицо кленовое,
У хором стоит крылечко с переходами.
Сожидат тебя, надежная головушка!»
От крепка сна, горюша, пробудилася,
Я за мелких этых птиченек хватилася,
Я вдовиным своим разумом сдивилась:
Что за чудушко-то мне да причудилося,
Что за дивушко-то мне-ко предъявилося?
Мне во снах ли то, горюше, показалося?
Наяву ли то, горюше, объявилося?
Тут скоренько я с кроваточки ставала,
Тут со радости слезами обливалась,
Со досадушки кручиной вытиралась.
Тут издула огонечки муравейные,
Затопляла я кирпичну свою печеньку,
Скоро стряпала стряпню я суетливую,
Скоро ладила обеды полуденные,
Я сравлялась во любимое гостибище.
Шла путем да как широкой дороженькой,
Все колоденки в обиды припинала,
Со кручины башмачёнки притоптала,
Приходила тут к могилушке умершей.
Обманул да меня малой соловеюшко,
Облукавил ведь орел да говорючий:
Не поставлено хоромное строеньице,
Един крест стоит ведь тут животворящий,
Едины лежат катучи сини камешки!
Мне-ка систь, бедной, горюше, пригорюниться.
Мне припасть да ко могилы, приголубиться,
Воскликать да мне надежу - не докликаться!
Я просить буду, победная головушка,
Я пречисту, пресвятую богородицу,
Я этого владыку-света истинного,
Чтобы буйны дал он ветры, неспособные.
Вийте буйны, вийте ветры, столько ветрушки!
Со божьих церквей вы глав да не роните-тко,
Со домов да желобов вы не снимайте-тко,
На синем море волны да не давайте-ткось,
Кораблей больших ведь вы не разбивайте-ткось,
Вы удалыих голов не потопляйте-тко!
Столько вийте-тко вы, буйны ветероченьки,
На эту на могилу на умершую!
Раскатите-тко катучи белы камешки,
Разнесите-тко с могилушки желты пески!
Мать сыра земля теперь да расступилась бы,
Показалась бы колода белодубова!
Распахнитесь, тонки белы саватиночки!
Покажитесь, телеса мне-ка бездушные!
Пришли, господи, ты ангелов-архангелов,
Протрубили бы во трубы золоченые,
Они вздернули бы воздухи спасеные!
Вложи, господи, ведь душу во белы груди.
Ему зреньицо во ясные во очушки,
Ум тот разум-от во буйную головушку,
Как речист язык в уста да во сахарние,
Ему силушку во резвые во ноженьки,
Как могутушку в могучи его плечушки,
Как маханьицо - во белы его ручушки!
Да ты стань-восстань, надежная головушка,
На свои да стань могучи резвы ноженьки,
Сотвори да ты Исусову молитовку,
Да ты крест клади, надежа, по-ученому,
Да ты сдей со мной доброе здоровьицо,
Воспроговори единое словечушко!
Ты спроси да у победной у головушки
Про мое да ты вдовиное живленьицо!
Не дай, господи, на сём да на белом свете
Без тебя жить, без надежноей головушки,
Мне со этыма со братьям богоданныма!
Не по силушкам крестьянска мне работушка!
Всё не трудницей у них я, не работницей!
Как сегодняшним господним божьим денечком,
Знать, разгневалась надежная головушка.
Я не почасту к тебе да ведь ухаживаю,
Я не подолгу, горюшица, усеживаю!
Видно, долго я к тебе да собиралася,
Я у братьицов еще утрось подавалася,
У ветляныих нешуток домогалася!
Как гордливые ветляные нешутушки
Мне-ка с грубости, горюшице, сказали,
Не с веселья светы братцы отвечали:
«Недосуг идти в любимо во гостибище -
Постановится крестьянская работушка!»
Я того, бедна вдова, да не пытаюча,
Я с горючима слезами придвигалася,
Понизёшеньку я братцам поклонялася,
Не надолго поры времечка давалася,
На един столько господен божий денечек!
Светы братьица мои да сжаловалися,
Оны ласково меня да приласкали,
Тут спустили во любимо во гостибище.
Хоть в гостях бедна горюша побывала,
Не убавила кручинушки - прибавила.
Как сегодняшним господним божьим денечком
Как я шла да путем - широкой дороженькой,
Всё я думала победным буйным разумом,
Угощусь да у любимой у семеюшки,
Я подумаю-то крепкой с ним ведь думушки,

На глаза ко мне, мой свет, да ты не явишься,
На сговоры мне, победной, не сдаваешься,
Видно, нет тебе там вольной этой волюшки,
Знать, за тридевять за крепкима замками,
Сторожа стоят ведь там да всё не стареют,
Как булатние замки да всё не ржавеют;
Видно, век мне-ка, горюше, не видать буде,
Видно, на слыхе, победной, не слыхать буде
Про свою да про надежную головушку!

Мне спросить еще, победноей горюшице,
У своей-то у законной у сдержавушки:
«Где работушка, победной, работать мне-ка?
Где век-от горюше коротать буде?
У твоих ли мне у братцов у родимыих,
Али выдти на родиму взад на родину?»
Пораздумаюсь, победная головушка:
Мне не гостьицей на родинке гостить буде!
Я от бережка, горюша, откачнулася,
Я ко другому, победна, не прикачнулась!
Как поели тебя, надежная головушка,
Я не знаю-то, победна горепашица,
Кое день, кое темная е ноченька,
Кое светлое Христово воскресеньицо,
Аль владычной е господень божий праздничек.

По приходе домой около дверей вопит:

Вы послушайте-тко, братцы богоданные,
Не заприте-тко новых сеней решетчатых,
Не задвиньте-тко стекольчатых околенок,
Допустите до хоромного строеньица!
Вы возьмите-тко победную головушку,
Вы во двор меня, горюшицу, коровницей,
Вы во зимное гумно да в замолотчики,
Вы во летные меня да во работники.
Золотой казны вы мне да не платите-ко,
Только грубыим словечком не грубите-тко,
К дубову столу меня да припустите-ко,
Не обидьте вы печальную головушку!
Не прошу да я, победна горепашица,
Со полосыньки у вас да я долиночки,
Не со поженки у вас да я третиночки,
Половины со хоромного строеньица
И не паю со любимоей скотинушки.
Я о том прошу, победная головушка:
Вы обуйте столько резвы мои ноженьки,
Вы оденьте столько белы мои плечушки,
Вы подобрите победную головушку!

Обращаясь к детям, продолжает:

Стань, послушай, мое стадушко детиное,
Кругом-наокол желанной своей матушки!
Я в гостях была, победная головушка,
Во гостибище у вашего у батюшки,
Я челом била ему да низко кланялась,
Перепалась я, победна, в горючих слезах,
Зовучи да в дом-крестьянску его жирушку.
Оттошна долит великая обидушка,
Порастрескалась бессчастная утробушка!
Он не сдиял со мной доброго здоровьица,
Не спроговорил единого словечушка,
Не спахнулся за сердечных своих детушек!
Не надия на родителя на батюшку!
Приубрался свет надежная головушка
К красну солнышку на приберегушку,
К светлу месяцу на придрокушку!
Хоть обкладена могилушка сырой землей,
Заросла эта могила муравой травой!
Из живого мертвой станется,
Из мертва живой не сбудется!
Уж вы подьте ко кокоше горегорькоей,
Я прижму вас ко ретливому сердечушку,
Пораздию тут великую кручинушку!
Дал бы господи талану вам бы, участи,
Не покинули б сиротной вашей матушки.
Всё при древней при глубокой меня старости!
Буде жизнь да долговека моя продлится,
Душа грешная моя да проволочится.
Еще слушай, мое стадушко детиное!
Да как шла я путем - широкой дороженькой.
Всё горючима слезамы уливалася,
Злой великоей кручиной утиралася,
Я на стретушке людей не узнавала;
Приходить стала к крылечику перёному,
На доспрос взяли суседи спорядовые:
«Да ты где была, вдова благочесливая?
Что томным идешь суседушка томнёшенька?
Что заплаканы победны твои очушки?
У породушки была, знать, именитой?
Знать, за гостьицу тебя не почитали?
Знать, обидушкой твоей да убоялись?»
Унимать стали победну, уговаривать,
Мне про вас, да милых детушек, рассказывать:
«Как сегодняшним господним божьим денечком
Прискучали вси сиротны твои детушки,
Сожидаючи родитель тебя матушку!
Выходили на крылечико перёное,
Выбегали на прогульную на уличку,
Всё глядели во раздолье во чисто поле,
На широку путь-дорожку колесистую;
Все приплакались сердечны твои детушки:
«Уже где-то есть родитель наша матушка,
Да куды она, родитель, подевалася?»
Без ума ответ держала
Тут спорядным я суседушкам:
«Спасет бог вам, спорядовые суседушки,
Что спахнулись за сердечных моих детушек,
Сжаловались до обидноей головушки!
Я у синего была славна Онегушка,
Я у пристаней была да корабельныих,
Я глядела всё, обидная головушка,
Я во летную во теплую сторонушку -
Виют витрышки сегодня полегошеньку,
Корабли идут по морю потихошеньку,
Пекё солнышко теперь да жалобнёшенько.
Всё я думала победным своим разумом,
Как не едет ли любимая семеюшка
Корабельщичком на синем на Онегушке
Он со этыим товаром заграничныим?
Уже тут у мня, у бедной у головушки,
Расходилася обида в ретливом сердце,
Разгорелася бессчастная утробушка!
Тут я грохнулась, горюша, о сыру землю,
Быв как дерево свалило от буйна ветра».

Если дети находятся в заработках или в военной службе и вообще где бы то ни было на чужой стороне, то вдова так причитает на могиле своего мужа:

Я путем иду широкоей дороженькой.
Не ручей да бежит быстра эта риченька,
Это я, бедна, слезами обливаюся;
И не горькая осина расстонулася,
Эта зла моя кручина расходилася.
Тут зайду да я, горюшица победная,
По дорожке на искат гору высокую
Край пути да на могилушку умершую.
Припаду да я ко матушке сырой земле,
Я ко этой, победна, к муравой траве,
Воскликать стану, горюша, умильнешенько:
«Ой, развейся, буря-падара!
Разнеси ты пески желтые!
Расступись-ко, мать сыра земля!
Расколись-ко, гробова доска!
Размахнитесь, белы саваны!
Отворитесь, очи ясные!
Погляди-тко, моя ладушка,
На меня да на победную!
Не березынька шатается,
Не кудрявая свивается,
Как шатается-свивается
Твоя да молода жена!
Я пришла горюша-горькая
На любовную могилушку
Рассказать свою кручинушку.
Ой не дай же, боже-господи,
Жить обидной во сирочестве,
В горегорькоем вдовичестве!
Приовиют тонки ветерки,
Обдождят да мелки дождички,
Осмиют да все крещеные,
Все суседы порядовые,
Все суседки, малы детушки!
Ой не дай же, боже-господи,
Как синя моря без камышка,
Как чиста поля без кустышка,
Также жить бедной горюшице
Без тебя да мила ладушка!
Как листочек в непогодушку,
Я шатаюсь на белом свете,
Как зеленая травиночка,
Сохну-вяну я кажинной день!
По чужим дальним сторонушкам
Разлетелись мои ластушки,
Все разбросаны-раскиданы
Да мои бессчастны детушки!
Хоть стоснется им сгорюнится
На чужой дальней сторонушке,
Не с кем горя пораздияти,
Не с кем горя поубавити,
Нет ни роду, нет ни племени,
Ни тебя, родитель-батюшка,
Ни меня, желанной матушки!
Охти мне да мне тошнешенько!
Невмоготу пришло горюшко,
Надломило мою силушку!
Ой вы люди, люди добрые,
Вы возьмите саблю вострую,
Вы разрежьте груди белые,
Посмотрите на ретливое!
Как ретливое сердечушко
Позаныло-позаржавело
У меня, бедной горюшицы,
Живучи без своей ладушки!
Охти мне да мне тошнешенько!
Невмоготу пришло горюшко,
Надломило мою силушку!»

Наедине, когда стоскуется, рыдая, приговаривает:

Мне пойти было, кручинноей головушке,
Мне во эты мелкорубленые клеточки,
Мне-ко взять было ключи да золоченые,
Отомкнуть было ларцы да окованые,
Мне-ка вынять там жилеточки шелковые,
Мне-ка взять да столько цветно его платьицо
На свои мне-ка на белы эты рученьки,
Приложить было ко блеклому ко личушку,
Мне прижать было к ретливому сердечушку!
Тут присесть было к стекольчату окошечку!
Во руках держать да цветно его платьицо,
Поглядить да на восточную сторонушку,
Мне ко этой божьей церкви посвященной,
Поглядить да на путь - широку дороженьку,
Тут не идет ли то надежная головушка,
Не оденется ль во цветно он во платьицо,
Не пойдет ли ко владычному ко праздничку,
Не возрадуется ль ретливое сердечушко
У меня, да у победной у головушки!
Ты приди теперь, надежная головушка,
Единым теперь ведь я да единешенька
На сегодняшний господний божий праздничек.
Я приму тебя за гостюшка любимого,
Угощу тебя, желанную семеюшку!
Не могу дождать, кручинная головушка!
Кладу платьица на стопочки точеные,
Кругом-около, горюшица, похаживаю,
Я по цветному по платьицу подрачиваю.
Снаряжусь пойду, кручинная головушка,
Ко этому владычному ко праздничку.
Повзыскать пойду надежную семеюшку
Я во этыих толпах да молодецких;
Прибирать стану, постылая головушка,
Я по белому его да все по личушку,
Я по ясным его да ведь по очушкам,
Я по желтым по завивныим кудерышкам,
Я по возрасту, надежу, да по волосу,
По походочке его да по щепливой,
По говорюшке его да по учливой.
Не могу прибрать, кручинная головушка,
Не изо ста ведь я, да не из тысячи
Сопротив своей любимоей семеюшки!
Как пойтить мне ко владычному ко праздничку,
Подивуют мне-ка добрые ведь людушки,
Что забыла, знать, любимую семеюшку -
Все гулят да у владычныих у праздничков
Во любимой во снарядноей покрутушке,
Знать, приманиват удалых добрых молодцов,
Знать, на радости она да на весельице.
Нонько годушки пошли да все бедовые.
Как бессовестной народ пошел мудреной!
Пораздумаюсь, победная головушка,
Отложу да я, горюша, божьи празднички,
Буду господа-владыку ведь я знать,
Поминать стану любимую семеюшку,
Потоскую над косевчатым окошечком,
Я поплачу на брусовой лучше лавочке!
Знать, судьба моя, горюшицы, несчастная,
Горька участь-то моя, знать, бесталанная,
Видно, жить мне без надежной век семеюшки,
Знать, коротать мне, горюше, свою молодость!
Мне не дать спеси во младу во головушку,
Суровьства да во ретливое сердечушко,
Мне в веселый час, горюше, не смеятися,
Мне кручинной быть, горюшице, не плакать;
Светов братцев не гневить надо,
Богоданных сестриц да не сердить надо!
Я без ветрышка, горюша, нынь шатаюся,
На работушке, победна, призамаюся;
Надо силушка держать да мне звериная,
Потяги надо держать да лошадиные;
Столько живучи без милоей семеюшки,
Я со этой со великой со кручинушки
Я бы выстала на гору на высокую,
Со обиды пала в водушку глубоку бы;
Лучше матушка земля да расступилась бы,
Туды я, бедна горюша, приукрылась бы -
Тут не ржавело б ретливое сердечушко,
Тут не ныла бы бессчастная утробушка.
Получила я, победная головушка,
Нелюбимое словечико - вдовиное;
Как несчастноей вдовой да называют,
Бы холодноей водой да поливают!
Не радела бы, победная головушка,
Я народу бы, горюша, некрещеному
Во победном жить сиротском во вдовичестве!
Как поели твоей любимоей семеюшки
Уже шесть прошло учетныих неделюшек -
Мне-ка за шесть-то учетных кажет годиков!
Притрудилась на крестьянской я работушке,
У меня силушка теперь да придержалася,
С горя рученьки мои да примахалися,
Во слезах да ясны очи примутилися,
Добры людушки того да надивились.
День и ночь хожу на трудной на работушке,
Не в спокою тут ретливое сердечушко,
Не во радостях кручинная головушка,
Я во этой во великой во досадушке!
Я приду да со крестьянской как работушки,
Я по вечеру приду, бедна, поздешенько;
Вся в собраньице любимая семеюшка -
Светушки да тут все братцы богоданные
Со своима со любымыма семеюшкам,
Со сердечныма рожоныма со детушкам;
Как во светлую собрались оны светлицу,
Во столовую во нову оны горенку,
Круг стола сидят оны да круг дубового,
Оны пьют сидят теперь да угощаются.
Уж как я, бедна кручинная головушка,
Опришенна от любимой от семеюшки,
Отряхнулась я от светлой новой светлицы,
Отрешилась самоваров я шумячиих;
Не за чаем-то ведь я да угощаюся -
Я горючима слезама обливаюся,
Я крестьянскоей работой забавляюся!
Закреплю свое ретливое сердечушко,
Тут я ставлю им столы да всё дубовые,
Да я слажу им тут ужины вечерные,
Потихошеньку к дверям да подходить стану,
Я с-за тульица, с-за липинки поглядываю,
Из-за дверей да разговорушки держу;
Сговорю да светам братцам богоданныим:
«Скоро ль идете за стол да хлеба кушать?
Засвирипятся ветляны тут нешутушки
На меня, да на кручинную головушку:
«Что торопишься за ужину вечернюю?
Знать, спешишься на спокойну темну ноченьку?»
Оны искоса ведь вси тут запоглядывают,
Со всей лихостью оны да разговор держат:
«Не устали твои белые там рученьки;
Не работушку сегодня работала е,
За кудрявой деревиночкой стояла всё,
На красное солнышко поглядывала:
Скоро ль солнышко ко западу двигается,
Скоро ль красное за облако закатится,
Со работушки вдова да в дом пришатится?»
Им не в честь моя крестьянская работушка;
Потихошеньку, горюшица, похаживаю,
Все по этому хорошему строеньицу.
Вся усадится любима тут семеюшка
Как за стол да хлеба кушать,
Круг стола стану, горюшица, похаживать,
Приносить да стану ествушка сахарние,
Словно белка, на нешутушек поглядывать.
Один умной да мой братец богоданной
Он спроговорит единое словечушко:
«Ты, вдова, наша невестушка родимая,
Что похаживаешь, сноха наша любимая,
Ты садись-ко ведь за стол да хлеба кушать!
Тоже дольщичка ведь ты - да не подворница,
Ты участница участку деревенскому,
Ты ведь пайщица любимоей скотинушке,
Половинщица хоромному строеньицу!
Ты садись, бедна, за стол да хлеба кушать!»
Тут возрадуюсь, победная головушка,
Благодарствую я братцу богоданному:
«Спасет бог да светушка братца любимого
На твоем да на великом на желаньице,
На прелестных, на ласковыих словечушках!»
Тут за стол сяду, горюшица, смелешенько,
Я поем да тут, обидна, веселешенько,
Устелю да тут пуховы им перинушки,
Уберу я со стола да со дубового;
Тут я сяду под косевчато окошечко.
Успокоится любима вся семеюшка;
Быв великая вода тут разливается,
Под окном сижу - слезами обливаюся!
Тут не сном да коротаю темну ноченьку,
Я победным своим разумом смекаю всё.
Как наутро буде по ранному заутрышку
Разрядят ли на крестьянску хоть работушку.
В доброумьи ли ветляные нешутушки
Со спокойной станут темной оны ноченьки?
Уж я бедна кручинная головушка,
Быв упалой, как загнаной серой заюшкой,
По мостиночке с утра стану похаживать,
Я на светушков на братьицов поглядывать.
Стану спрашивать, кручинная головушка:
«Мне куда пойти на крестьянску на работушку?
На луга ли мне пойти ль да сенокосные?
На поля ли мне пойти да хлебородные?»
Разрядят да светы братцы богоданные.
Как пойду, бедна кручинная головушка,
Я на трудну на крестьянскую работушку,
Проливаю тут я слезы на сыру землю,
Я правой ногой горючи заступаю,
Чтоб не видели суседы спорядовые,
Что заплаканы ведь ясны мои очушки,
Что утерто мое бело это личушко;
Не сказали бы тут братцам богоданныим,
Не шепнули бы ветляныим нешутушкам,
Всё остудушки в семье не заводили бы,
Оны в грех бедну вдову да не вводили бы.
Встричу стритятся суседи спорядовые,
Я поклон воздам, обидна, понизешеньку,
Говорю, бедна горюша, веселешенько;
Не подам виду во добрые во людушки,
Что иду, бедна горюша, при обидушке!
Веселым иду, горюша, веселешенька;
Не в укор да буде братцам богоданныим
От этых от спорядныих суседушок!
Я путем иду - с суседмы взвеселяюся,
Светов братьицев ведь я да одобряю,
Злых нешутушок ведь я да восхваляю;
А что диется в ретливоем сердечушке,
Кабы знали про то людушки да ведали!
Хоть иду, бедна горюша, веселешенька,
Без огня мое сердечко разгоряется,
Без смолы моя утроба раскипляется,
Без воды да резвы ножки подмывает!

Уж родимой ты мой батюшко,
Уж при тебе-то улицы широки,
Уж теремы да высоки,
Уж окошечка да светлы.
Уж без тебя-то, родитель-батюшко,
Улицы-то будут узки,
Терема-то будут низки,
Окошечка-то будут темны.
Уж родимой ты мой батюшко,
Оставил ты детей малых,
Малых да недорослых,
Уж не дорастил ты нас до большого возраста,
До полного ума-разума.

Уж ты кормилица моя матушка,
Уж ты куды-то снарядилась,
На что ты нас да покинула,
За что ты на нас да разгневилась,
Вдоль по лавке да повалилась,
Белым саваном да закрылась.
Уж не сама ты снарядилась,
Добры люди тебя да снарядили
Уж на вечное да погребеньице,
Во сыры боры да во темны леса,
Уж во крепость-то во крепкую,
Во крепкую да во глубокую.
Уж не будет тебе ни выходу, ни выносу.
Уж никакой не будет от тебя весточки,
Уж ни весточки да ни грамотки,
Уж не велик нам будет да перелесточек.
Зарастут твои следочки
Да травами-то шелковыми,
Да цветами лазуревыми.
Как по зиме да холодной
Уж занесет твои дороженьки
Да снегами пушистыми,
Да настами глубокими.

Уж накатитесь вы, да тучи грозны.
Уж тучи грозны да непорозны,
Уж и со буйныма да со ветрами,
Уж и со ярыма да со громами,
Уж и со частыма да со дождями.
Уж и расколись-ко ты, мать сыра земля.
Уж откройся, да гробова доска,
Уж и размахнись-ко, да полотёнышко,
Уж разбудись-ко, да родна матенка,
Уж ты наложь на нас да благословленьицо.
Уж чтобы ветром да не сдувало,
Частым дождиком не секало,
Уж красным солнышком да не спекало,
Уж чтобы век оно существовало.
Уж ничего она да не слышит,
Уж ничего она да не спромолвит,
Уж ничего она да не скажё,
Уж и благословленьица боле да не наложит.
Уж пойдем мы многокручинны да многопечальны,
Уж одни да одинёхоньки.

Уж последний я разок тебя да омываю,
Уж последний разок я тебя да снаряжаю,
И последний раз я тебя да одеваю,
Уж черну голову да я тебе зачесаю,
Уж кладу я тебе да в праву руку,
Уж во праву руку да я белой платок,
А во леву руку да я расчёсточку:
Умываться там тебе да причёсываться,
А расчёсывать тебе да черны кудри,
Уж черны кудри тебе да укладывать,
Уж укладывать да для красной девушки,
Для красной девушки да для милой жёны.

Круглый-то ты да сиротиночка,
Уж бедный ты да ягодиночка,
Уж никто тебя не провожает,
Ни отца-то у тебя да ни матери.
Провожают тебя да люди добрые,
Люди добрые да всё соседушки,
Люди добрые да ото всей души,
Ото всей души, да не от радости
Уж не во путь тебя, не во дорожечку,
Уж в мать сыру землю тебя да в гробову доску.
В мать сыру землю да в гробову доску.
Буйны кони у нас да пробежали,
Мать сыру землю они да растоптали,
Твои родители там да услыхали,
Сиротиночку они да встречали,
Горючими слезами там его да обливали,
Уж к себе его да принимали.
- Уж дитя-то ты наше милое,
Как ты там жило-поживало
Без маменьки да без папеньки?
Как тебя люди добрые да обожали,
Как они к нам тебя да снаряжали,
Как они тебя в гробову доску да валили,
Чем они тебя да закрывали,
Какие саваны тебе да одевали?
- Жил я да поживал
Добрёхонько да хорошохонько,
Умирал-то я с радостью,
Снаряжался я к отцу да к матери,
Повстречал меня да родный папенька,
Родный папенька да родна маменька.
Повстречали меня да с добрым конём,
С добрым конём да с вороным конём
Уж вовремя они меня да во пору,
Повстречали меня да красны девушки,
Красны девушки да всё подруженьки,
Повели меня ко белу столу,
Ко белу столу да к украшеньицу.
Берут они да за праву руку,
За праву руку да за один палец,
За палец да за обрученьицо,
Подают они да золото кольцо,
Золото кольцо да обручаньицо.

Хотя у некоторых народов (курды , сербы) существовали специфические мужские плачи.

В русской народной традиции причитания образуют обширную область «плачевой культуры» (Т. А. Бернштам), генетически соотнесённую с обрядами перехода. Основным контекстом причитаний является похоронный обряд, которым заданы основные параметры жанра и, прежде всего, его поэтическая и звуковая символика - важнейшее свойство причитаний в том, что они хорошо слышны миру мёртвых. С этой точки зрения «исполнение причитаний в других обрядах и ритуализованных ситуациях всегда является в известной мере ссылкой на похороны» (Байбурин 1985, с. 65).

В народной культуре действовали устойчивые запреты и установления, регламентирующие исполнение причитаний над умершим. Один из главнейших - временно́й: считалось, что причитать можно только в светлое время суток. Также ограничивался чрезмерный плач по умершим, так как безутешные рыдания «затапливают» покойников на «том» свете. Было запрещено исполнение причитаний детьми и незамужними девушками (за исключением дочери покойного).

Важной особенностью причитаний является импровизационность. Причитания исполняются всегда по-разному, причем в данном случае речь идет не об обычном для традиционной культуры варьировании устойчивого текста. Каждое причитание складывается одномоментно в процессе совершения обряда. Хотя плакальщица активно использует «общие места», характерные для местной традиции причетов, каждый порождаемый ею плач уникален. Обрядовый контекст похоронных плачей обусловил специфический характер их поэтического языка. Причитания должны были одновременно выражать высокую степень эмоционального напряжения (безутешное горе, накал скорбных чувств), иметь характерный облик спонтанного речевого акта и удовлетворять жестоким обрядовым регламентациям.

Причитания принято классифицировать по функциональному принципу на три основных категории: похоронно-поминальные, свадебные и рекрутские . Отдельно выделяют так называемые бытовые внеобрядовые причитания, которые могли слагать женщины в тяжелых ситуациях (например, после пожара , во время тяжелой работы). Чаще всего в культуре встречаются похоронные и бытовые причитания. Свадебные причитания встречаются только на тех территориях, где плачевая традиция особенно развита (например, на Русском Севере и у финно-угорских народов) . По своему поэтическому строю и системе образов похоронно-поминальные и свадебные причитания значительно отличаются друг от друга. В свадебных причитаниях невеста не только выражает свои переживания по поводу окончания «вольной» девичьей жизни, но и исполняет определенную обрядовую роль, в результате чего ее плачи отличаются большей долей условности, чем похоронные. Напротив, похоронные и рекрутские причитания очень близки друг другу, как по напевам, так и по системе поэтических формул. Это объясняется тем, что уходящий в армию рекрут на долгие годы выпадает из крестьянского социума, так что разлука родных с ним осмысляется как «похороны при жизни».

Примечания

Публикации и литература

• Причитания Северного края, собранные Е.В. Барсовым. - СПб. , 1997. полный текст 1, 2 ч. 1872 и 1882 г. и.
• Смирнов В. И. Народные похороны и причитания в Костромском крае. - Кострома, 1920.
• Обрядовая поэзия Пинежья: Русский традиционный фольклор в современных записях. - М ., 1980.
• Конкка У. С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи. - Петрозаводск, 1992.
• Alexiou M. The Ritual Lament in Greek Tradition. - Cambridge, 1974.
• Honko L. Itkuvirsirunous // Kirjoittamaton kirjallisuus. - Helsinki, 1963. - С. 81-128.

Категории:

• История музыки
• Поэтические жанры
• Фольклористика
• Фольклор России
• Народная поэзия
• Народная музыка
• Народное творчество
• Русские обряды

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Свободная переменная
• Port.ru

Смотреть что такое "Причитания" в других словарях:

Причитания - ПРИЧИТАНИЯ, или причеты, вопли народные песни плачи. Причитания бывают: похоронные, свадебные, рекрутские. Это лиро эпические песни, изображающие горе, вызванное смертью близкого человека, разлукой с родными при выходе замуж, расставанием с сыном … Литературная энциклопедия

Причитания - ПРИЧИТАНИЯ, или причеты, вопли народные песни плачи. Причитания бывают: похоронные, свадебные, рекрутские. Это лиро эпические песни, изображающие горе, вызванное смертью близкого человека, разлукой с родными при выходе замуж, расставанием с… … Словарь литературных терминов

ПРИЧИТАНИЯ - (плач), жанр фольклора разных народов. Традиционные скорбные импровизации, связанные преимущественно с похоронами, свадебными, рекрутскими и другими обрядами или с голодом, пожаром и т.п … Современная энциклопедия

ПРИЧИТАНИЯ - (плач) жанр фольклора разных народов, традиционные элегические импровизации, связанные преимущественно с похоронами, свадебными, рекрутскими и другими обрядами, неурожаем, болезнью и т. п … Большой Энциклопедический словарь

Причитания - Причитания. Обычай изливать свою скорбь в особых поэтическихформах, в приподнятой, ритмической речи, коренится в основахчеловеческой психики; сведения о нем дошли до нас из глубокой древностии из различных стран. Надгробные П. существовали у… … Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Причитания - (плач), жанр фольклора разных народов. Традиционные скорбные импровизации, связанные преимущественно с похоронами, свадебными, рекрутскими и другими обрядами или с голодом, пожаром и т.п. … Иллюстрированный энциклопедический словарь

Причитания - музыкально поэтическая форма скорби по кому то уходящему в мир иной или отбывающему из родного дома, села надолго, может навсегда. Причитания – это скорбный плач, который поют родственники, друзья или плакальщицы. В причитаниях передаются… … Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога)

Причитания - плач, вопль, жанр народнопоэтического творчества. П. известны у многих народов мира. Были широко распространены в фольклоре дореволюционной России. Исполнялись преимущественно женщинами профессиональными вопленницами и рядовыми… … Большая советская энциклопедия

причитания - (плач, причет), жанр музыкально поэтического фольклора разных народов, традиционные элегические импровизации, связанные преимущественно с похоронами, свадебными, поминальными и другими обрядами, неурожаем, болезнью, рекрутскими наборами и т. п.… … Энциклопедический словарь

ПРИЧИТАНИЯ - ПРИЧИТАНИЯ, плач, жанр народнопоэтического творчества, традиционной импровизации, связанные преимущественно с похоронами, свадебными, рекрутскими и другими обрядами или с неурожаем, голодом, пожаром, болезнью и т. д. Будучи одним из древнейших… … Литературный энциклопедический словарь

Книги

• Великорусские свадебные песни. Причитания, записанные в Саратовской губернии. , Соколов М.Е.. Книга представляет собой репринтное издание 1898 года. Несмотря на то, что была проведена серьезная работа по восстановлению первоначального качества издания, на некоторых страницах могут…