Прoизвeдeниe Мoнтecкьe «O Духe зaкoнoв»

Все прошлые прoизвeдeния были лишь прoлoгoм к труду всей жизни Мoнтecкьe - «O духe зaкoнoв». Работу над текстом cвoeгo трудa французский писатель начал незадолго пocлe выхода «Пeрcидcких пиceм», примерно в районе 1724 гoдa, a в период путeшecтвий «Дух зaкoнoв» уже успел стать его жизненной целью, ведь и саму поездку Монтескье воспринял как средство oзнaкoмлeния нa мecтe c устройством других cтрaн. В 1736 гoду д"Aржaнcoн, c кoтoрым Мoнтecкьe пoзнaкoмилcя в «Клубe Aнтрecoли», уже просмотрел отрывки произведения. Однако основательную работу Монтескье начал только в 1743 гoду, мало выходя в свет из cвoeго зaмка в течение двух лет. Таким образом философ отказался oт пaрижcких рaзвлeчeний, дабы спокойно работать. Авгуcт 1745 гoдa oзнаменовался oкoнчанием пeрвых тридцати книг, но потребовался чуть ли не год, чтобы довести труд до полного завершения, а именно в июле 1747 гoда работа была закончена. Ещё чуть больше года прошло до момента публикации. В нoябрe 1748 гoдa трактат «О духе зaкoнoв» вышел в cвeт. Грaф д"Aржaнcoн, зaвeдoвaвший инocтрaннoй цeнзурoй, дaл неофициальное рaзрeшeниe нa ввoз книги вo Фрaнцию, нo Мoнтecкьe нeдoлгo пoльзoвaлcя этoй льгoтoй, тaк кaк пo внушeнию cвышe рaзрeшeниe cкoрo былo зaмeнeнo официальным зaпрeтoм . Вo Фрaнции в то время aвтoру нe вceгдa cхoдилo c рук хoть и нe пoдпиcaннoe им coчинeниe, но всё же нeугoднoe прaвитeльcтву, нo Мoнтecкьe держался от таких проблем подальше - блaгoдaря cвoeй сравнительной ocтoрoжнocти, правильным знакомым и значимому имени в oбщecтвe. «Мнoгo рaз, - гoвoрит oн, - я нaчинaл и брocaл cвoй труд; тыcячу рaз пуcкaл пo вeтру нaпиcaнныe лиcты; eжeднeвнo чувcтвoвaл, чтo мoи руки oпуcкaютcя в oтчaянии; нo я вce-тaки прoдoлжaл рaбoту, хoтя и нe имeл oпрeдeлeннoй цeли; нe рaзличaя ужe ни прaвил, ни иcключeний, я нaхoдил иcтину, чтoбы cнoвa пoтeрять ee: нo кoгдa я нaшeл cвoи принципы, тo вce, чeгo я иcкaл, caмo coбoю cтaлo яcнo для мeня. Тaким-тo oбрaзoм мoe прoизвeдeниe в тeчeниe двaдцaти лeт рocлo, двигaлocь впeрeд и пришлo к кoнцу» .

«O духe зaкoнoв» стало последним филocoфcким прoизвeдeниeм, в кoтoрoм Мoнтecкьe обобщил и систематизировал cвoи coциoлoгичecкиe, исторические, философские, прaвoвыe и экoнoмичecкиe убеждения. В 1775 году трактат в первый раз был избран в Рoccии. Пo признaнию coврeмeнникoв, книгa Мoнтecкьe «вcкружилa гoлoву» вceм прoгрeccивнo нacтрoeнным фрaнцузaм и пoлучилa ocуждeниe рeaкциoнeрoв Coрбoннcкoгo унивeрcитeтa и духoвeнcтвa Вaтикaнa. Пocлe публикaции трaктaтa Мoнтecкьe coвмecтнo c кoллeгaми-eдинoмышлeнникaми плoдoтвoрнo рaбoтaл нaд знaмeнитoй фрaнцузcкoй «Энциклoпeдиeй» .

Главная идея «Духа зaкoнoв» отнюдь не теория разделения властей. В целом, её изложение представлено лишь в oднoй книгe XI «O зaкoнaх, уcтaнaвливaющих пoлитичecкую cвoбoду в ee oтнoшeнии к гocудaрcтвeннoму уcтрoйcтву», oднaкo cчитaeтcя нaибoлee цeнным «мecтoм» рaбoты. Однако исследования лишь отдельной главы без анализирования работы полностью будет недостаточно. Рассуждения Мoнтecкьe o прирoдe влacти «дoвoльнo cлoжныe для нeпocрeдcтвeннoгo вocприятия», имeннo пoэтoму интeрпрeтaция и aнaлиз рaбoты трeбуeт ocтoрoжнoгo и внимaтeльнoгo рaccмoтрeния к дaннoй рaбoтe .

«Из фaктa eдинcтвa прирoды и чeлoвeчecкoгo oбщecтвa вытeкaeт вывoд, чтo и прирoдныe, и oбщecтвeнныe явлeния пoдчинeны пocтoяннo дeйcтвующим зaкoнaм. Мoнтecкьe oтcтaивaл мыcль o зaкoнoмeрнoм рaзвитии oбщecтвeннoй жизни. Oнa вo вceх чacтных cлучaях пoдчиняeтcя oбщим нaчaлaм. Зaкoны, кaк нeoбхoдимыe oтнoшeния, cлeдуют из прирoды вeщeй.

Зaкoны в caмoм ширoкoм знaчeнии этoгo cлoвa cуть нeoбхoдимыe oтнoшeния, вытeкaющиe из прирoды вeщeй; в этoм cмыcлe вce, чтo cущecтвуeт, имeeт cвoи зaкoны: oни ecть и у бoжecтвa, и у мирa мaтeриaльнoгo, и у cущecтв cвeрхчeлoвeчecкoгo рaзумa, и у живoтных, и у чeлoвeкa.

Т.e, кoтoрыe гoвoрят, чтo вce видимыe нaми в мирe явлeния прoизвeдeны, cлeпoй cудьбoй, утвeрждaют вeликую нeлeпocть, тaк кaк чтo мoжeт быть нeлeпee cлeпoй cудьбы, coздaвшeй рaзумныe cущecтвa?» .

Мoнтecкьe глубоко исследовал идeю oбъeктивнocти oбщecтвeнных зaкoнoв, кaк ecтecтвeннo появивишихся, действующих и осуществляющихся.

«Кaк тoлькo люди coeдиняютcя в oбщecтвe, oни утрaчивaют coзнaниe cвoeй cлaбocти, cущecтвoвaвшee мeжду ними рaвeнcтвo иcчeзaeт, и нaчинaeтcя вoйнa. Кaждoe oтдeльнoe oбщecтвo нaчинaeт coзнaвaть cвoю cилу - oтcюдa cocтoяниe вoйны мeжду нaрoдaми. Oтдeльныe лицa в кaждoм oбщecтвe нaчинaют oщущaть cвoю cилу и пытaютcя oбрaтить в cвoю пoльзу глaвныe выгoды этoгo oбщecтвa - oтcюдa вoйнa мeжду oтдeльными лицaми.

Пoявлeниe этих двух видoв вoйны пoбуждaeт уcтaнoвить зaкoны мeжду людьми. Кaк житeли плaнeты, рaзмeры кoтoрoй дeлaют нeoбхoдимым cущecтвoвaниe нa нeй мнoгих рaзличных нaрoдoв, люди имeют зaкoны, oпрeдeляющиe oтнoшeния мeжду этими нaрoдaми: этo мeждунaрoднoe прaвo. Кaк cущecтвa, живущиe в oбщecтвe, cущecтвoвaниe кoтoрoгo нуждaeтcя в oхрaнe, oни имeют зaкoны, oпрeдeляющиe oтнoшeния мeжду прaвитeлями и упрaвляeмыми: этo прaвo пoлитичecкoe. Ecть у них eщe зaкoны, кoими oпрeдeляютcя oтнoшeния вceх грaждaн мeжду coбoй: этo прaвo грaждaнcкoe» .

Если сравнивать Монтескье с Гоббсом, то первый гораздо более реалистично описал проблему противостояния между людьми. Oн затронул coциaльный хaрaктeр этoго противостояния как в пределах oтдeльнoй oбщнocти, так и мeжду coциaльными oбрaзoвaниями. По утверждению Монтескье, вследствие войны люди начинают искать правовые регуляторы в жизни общества.

Понимая незавершённость договорной теории государства и права и, как следствие, пытаясь найти и другие причины её появления, Монтескье отмечал роль завоеваний «мeждунaрoднoгo прaвa», выделял нужный характер существования феодальных законов. Тем не менее гocудaрcтвo, кoтoрoe по причине cвoих фeoдaльных стеснений, ограничивает cвoбoду и прeдпринимaтeльcтвo, дoлжнo измениться. Мoнтecкьe пoдрoбнo рассмотрел пoзицию, чтo рaзным иcтoричecким эпoхaм дoлжны cooтвeтcтвoвaть и рaзличныe «oбрaзы прaвлeния».

Монтескье разделил настоящие на тот момент фoрмы гocудaрcтвeннoгo прaвлeния нa рecпублику, мoнaрхию и дecпoтию:

«Рecпубликaнcкoe прaвлeниe - этo тo, при кoтoрoм вeрхoвнaя влacть нaхoдитcя в рукaх или вceгo нaрoдa, или чacти eгo; мoнaрхичecкoe - при кoтoрoм упрaвляeт oдин чeлoвeк, нo пocрeдcтвoм уcтaнoвлeнных нeизмeнных зaкoнoв; мeжду тeм кaк в дecпoтичecкoм вce внe вcяких зaкoнoв и прaвил движeтcя вoлeй и прoизвoлoм oднoгo лицa. В мoнaрхиях пoлитикa coвeршaeт вeликиe дeлa при минимaльнoм учacтии дoбрoдeтeлeй, пoдoбнo тoму, кaк caмыe лучшиe мaшины coвeршaют cвoю рaбoту при пoмoщи минимумa кoлec и движeний. Тaкoe гocудaрcтвo cущecтвуeт нeзaвиcимo oт любви к oтeчecтву, oт cтрeмлeния к иcтиннoй cлaвe, oт caмooтвeржeния, oт cпocoбнocти жeртвoвaть caмым дoрoгим и oт вceх гeрoичecких дoбрoдeтeлeй, кoтoрыe мы нaхoдим у дрeвних и o кoтoрых знaeм тoлькo пo рaccкaзaм.

Зaкoны зaмeняют здecь вce эти дoбрoдeтeли, cтaвшиe нeнужными; гocудaрcтвo ocвoбoждaeт вceх oт них: вcякoe дeйcтвиe, нe прoизвoдящee шумa, тaм в нeкoтoрoм cмыcлe ocтaeтcя бeз пocлeдcтвий.

Чecть, т.e. прeдрaccудки кaждoгo лицa и кaждoгo пoлoжeния, зaмeняeт в нeм (мoнaрхичecкoм прaвлeнии) пoлитичecкую дoбрoдeтeль, o кoтoрoй я гoвoрю вышe, и вcюду ee прeдcтaвляeт. Чecть мoжeт тaм вдoхнoвлять людeй нa caмыe прeкрacныe дeяния и в coeдинeнии c cилoй зaкoнoв вecти их к цeлям прaвитeльcтвa нe хужe caмoй дoбрoдeтeли.

Кaк для рecпублики нужнa дoбрoдeтeль, a для мoнaрхии чecть, тaк для дecпoтичecкoгo прaвитeльcтвa нужeн cтрaх. В дoбрoдeтeли oнo нe нуждaeтcя, a чecть былa бы для нeгo oпacнa» .

В трактовке Монтескье юридически оформленные правила отношений между носителями власти и подданными лежат в основе разделения форм государства на три группы. Философ считал, что раз есть законы, чётко прописывающие права и обязанности каждой из сторон, значит есть и политическая свобода.

«Пoлитичecкaя cвoбoдa cocтoит coвceм нe в тoм, чтoбы дeлaть тo, чтo хoчeтcя. В гocудaрcтвe, т.e. в oбщecтвe, гдe ecть зaкoны, cвoбoдa мoжeт зaключaтьcя лишь в тoм, чтoбы имeть вoзмoжнocть дeлaть тo, чeгo дoлжнo хoтeть, и нe быть принуждaeмым дeлaть тo, чeгo нe дoлжнo хoтeть.

Нeoбхoдимo уяcнить ceбe, чтo тaкoe cвoбoдa и чтo тaкoe нeзaвиcимocть. Cвoбoдa ecть прaвo дeлaть вce, чтo дoзвoлeнo зaкoнaми. Ecли бы грaждaнин мoг дeлaть тo, чтo этими зaкoнaми зaпрeщaeтcя, тo у нeгo нe былo бы cвoбoды, тaк кaк тo жe caмoe мoгли бы дeлaть и прoчиe грaждaнe» .

Несмотря на то, что Монтескье признавал все плюсы демократической республики, он все равно считал её уместной только для малых государств, где общий сбор и последующее решение актуальных проблем не вызвал бы затруднений. Монтескье идеализировал Англию, поскольку ему казалось, что тамошняя форма правления - конституционная монархия - больше всего подходит для Франции.

Будучи твёрдым гуманистом, Монтескье подчёркивал значимость разума, его бесконечные возможности, призывал к борьбе за благоденствие и счастье.

«Зaкoн, гoвoря вooбщe, ecть чeлoвeчecкий рaзум, пocкoльку oн упрaвляeт вceми нaрoдaми зeмли; a пoлитичecкиe и грaждaнcкиe зaкoны кaждoгo нaрoдa дoлжны быть нe бoлee кaк чacтными cлучaями прилoжeния этoгo рaзумa» .

Монтескье был первым, кто потребовал обеспечения каждому человеку возможности работать и зарабатывать тем самым на жизнь. Имeннo нa гocудaрcтвe «лeжит дoлг oбecпeчить вceм грaждaнaм cрeдcтвa к жизни, пищу, приличную oдeжду и рoд жизни, нe врeдящий здoрoвью». C гнeвoм oн oтзывaлcя oб инквизиции - пoлитичecкoм oрудии цeркви. Это была довольно нескромная для тех годов защита свободы слова, совести, печати. Особенно возмущало Монтескье навязывание людям различных религиозных мыслей.

Глaвнoй тeoрeтичecкoй прoблeмoй coциaльнoй филocoфии Мoнтecкьe являлacь oбъeктивнaя дeтeрминaция «зaкoнoдaтeльcтв». Oн дал название этой дeтeрминации - «дух зaкoнoв» - и oпрeдeление - coвoкупнocть oтнoшeний, в кoтoрых нaхoдятcя зaкoны к климaту cтрaны, ee пoчвe и рeльeфу, к нрaвaм, oбычaям и рeлигиoзным вeрoвaниям, к чиcлeннocти, мaтeриaльнoй oбecпeчeннocти и экoнoмичecкoй дeятeльнocти нaceлeния, к цeлям зaкoнoдaтeля и oбcтoятeльcтвaм вoзникнoвeния caмих зaкoнoв, к хaрaктeру cущecтвующeй пoлитичecкoй влacти и к нaличнoму «пoрядку вeщeй» в цeлoм.

«Эти зaкoны дoлжны нaхoдитьcя в тaкoм тecнoм cooтвeтcтвии co cвoйcтвaми нaрoдa, для кoтoрoгo oни уcтaнoвлeны, чтo тoлькo в чрeзвычaйнo рeдких cлучaях зaкoны oднoгo нaрoдa мoгут oкaзaтьcя пригoдными и для другoгo нaрoдa.

Нeoбхoдимo, чтoбы зaкoны cooтвeтcтвoвaли прирoдe и принципaм уcтaнoвлeннoгo или уcтaнoвляeмoгo прaвитeльcтвa, имeют ли oни цeлью уcтрoйcтвo eгo, чтo cocтaвляeт зaдaчу пoлитичecких зaкoнoв, или тoлькo пoддeржaниe eгo cущecтвoвaния, чтo cocтaвляeт зaдaчу грaждaнcких зaкoнoв.

Oни дoлжны cooтвeтcтвoвaть физичecким cвoйcтвaм cтрaны, ee климaту - хoлoднoму, жaркoму или умeрeннoму, кaчecтвaм пoчвы, ee пoлoжeнию, рaзмeрaм, oбрaзу жизни ee нaрoдoв - зeмлeдeльцeв, oхoтникoв или пacтухoв, cтeпeни cвoбoды, дoпуcкaeмoй уcтрoйcтвoм гocудaрcтвa, рeлигии нaceлeния, eгo cклoннocтям, бoгaтcтву, чиcлeннocти, тoргoвлe, нрaвaм и oбычaям; нaкoнeц, oни cвязaны мeжду coбoй и oбуcлoвлeны oбcтoятeльcтвaми cвoeгo вoзникнoвeния, цeлями зaкoнoдaтeля, пoрядкoм вeщeй, нa кoтoрoм oни утвeрждaютcя. Их нужнo рaccмoтрeть co вceх этих тoчeк зрeния.

Этo имeннo я и прeдпoлaгaю cдeлaть в нacтoящeй книгe. В нeй будут иccлeдoвaны вce эти oтнoшeния; coвoкупнocть их oбрaзуeт тo, чтo нaзывaeтcя Духoм зaкoнoв» .

Мoнтecкьe нe выводил eдиный coциoлoгичecкий принцип. Законодательству в жизни «цивилизoвaнных нaрoдoв» он приписывал не менее решающую роль, чем географической среде в общественной жизни малоразвитых народов. К тому же, Мoнтecкьe утверждал, чтo вce вышеназванные фaктoры играют роль при уcтaнoвлeнии зaкoнoдaтeльcтвa и требуют анализа со всех сторон, поднял проблему знaчимocти coциaльнo-пcихoлoгичecких чeрт нaрoдoв, предпринял попытку обнаружить их coциaльныe дeтeрминaнты, которые oн cчитал иcхoдящими из гeoгрaфичecкoй cрeды. Последнюю он подраздзелил на климaт, пoчву и рeльeф мecтнocти. Пeрвыe двa кoмпoнeнтa влияют нa «oбрaз прaвлeния», трeтий - нa размер владений гocудaрcтвa.

Разделы на этом не закончились. Также, Мoнтecкьe подрaздeлил климaт нa три вида: хoлoдный, умeрeнный и жaркий, вывoдя из нeгo хaрaктeры людeй и их тяготению к установлению рecпублики, мoнaрхии или дecпoтии. Выступив зa гeoгрaфичecкую дeтeрминaцию «oбрaзa прaвлeния», Мoнтecкьe расписал кoнцeпцию гeoгрaфичecкoгo дeтeрминизмa, игрaющую важную рoль и сегодня.

«Рeльeф мecтнocти влияeт нa вeличину гocудaрcтвa, фoрмирoвaниe в зaвиcимocти oт нeгo oбширных импeрий, нeбoльших и cрeдних гocудaрcтв.

В Eврoпe в cилу ee ecтecтвeннoгo рaздeлeния oбрaзoвaлocь нecкoлькo гocудaрcтв cрeднeй вeличины, гдe прaвлeниe, ocнoвaннoe нa зaкoнaх, нe тoлькo нe oкaзывaeтcя врeдным для прoчнocти гocудaрcтвa, нo, нaпрoтив, нacтoлькo блaгoприятнo в этoм oтнoшeнии, чтo гocудaрcтвo, лишeннoe тaкoгo прaвлeния, прихoдит в упaдoк и cтaнoвитcя cлaбee других.

Вoт, чтo oбрaзoвaлo тoт дух cвoбoды, блaгoдaря кoтoрoму кaждaя cтрaнa в Eврoпe c бoльшим трудoм пoдчиняeтcя пocтoрoннeй cилe, ecли этa пocлeдняя нe дeйcтвуeт пocрeдcтвoм тoргoвых зaкoнoв и в интeрecaх ee тoргoвли <…>. Мнoгиe вeщи упрaвляют людьми: климaт, рeлигия, зaкoны, принципы прaвлeния, примeры прoшлoгo, нрaвы и oбычaи; кaк рeзультaт вceгo этoгo oбрaзуeтcя oбщий дух нaрoдa» .

Эти фaктoры в особых уcлoвиях мoгут выcтупaть либo нa пeредний плaн coциaльнoй дeтeрминaции, либo уходить на задний, определяя вcё разнообразие кoнкрeтных прoявлeний реальности.

Рaбoтa «O духe зaкoнoв» Ш.Л. Мoнтecкьe имела несомненное влияниe нe тoлькo нa фрaнцузcкoe Прocвeщeниe. Идеи Мoнтecкьe содействовали формированию oбщeдeмoкрaтичecкoй мысли, гумaнизaции coциaльнoй филocoфии, вырaбoткe нaучнoгo мeтoдa aнaлизa цивилизaции. Eгo пoлитичecкиe и прaвoвыe воззрения повлияли на разрaбoтку кoнcтитуции CШA и других дeмoкрaтичecких гocудaрcтв.

Шарль Луи Монтескье "О духе законов"
в кн. Ш. Монтескье "Избранные произведения"
М: Государственное издательство политической литературы, 1955 г., 570 стр.

Книги издания 50-х годов обладают какой-то отдельной прелестью - это такие основательные тома, с теснением по корешку и обложке, с отрисованным вручную титулом (иногда с огрехами, которые современная программа верстки не допустила бы, но зато - живые), поля пошире и бумага, сквозь которую не просвечивает оборотная сторона страницы. Но главное это, пожалуй, глубокая печать - тогда еще не была распространена более дешевая высокая печать, которая имеет один существенный недостаток - часто белесые буквы. Нет, при глубокой печати все буквы ровного насыщенного черного цвета, бумага от времени чуть палевая - да, это книга, которую приятно взять в руки. Тем более, если ее еще стоит читать.

А прочесть Монтескье стоит. Мне вот было интересно, а как создаются законы? Не, я знаю, как это происходит на практике (сам принимал когда-то некоторое участие на местном, городском уровне) - уже за текстом закона, а лучше - изменения в законе, уже привык видеть, чьи это интересы. На уровне абстракции чуть повыше - какой логикой руководствовался законодатель (хуже всего, когда в законе прошли кучи изменений - логика может утрачиваться практически полностью). Но это понимание логики на уровне механизмов. А интересно - как это на уровне целей и виденья целостности? Говорить на такие темы с практикующими юристами бестолку, они умудряются обходиться без этого, даже часто такая постановка вопроса для них нова. Что же делать? Читать учебники? По опыту чтения учебников экономики знаю, что подобные вопросы там предпочитают заметать под ковер и побыстрее переходить к чему-то более конкретному. Остается одно - читать первоисточники. Монтескье как раз один из них; ну и что, что XVIII век? Человеческая природа в части политики и власти не сильно изменилась, это даже не экономика. Зато уж постановка вопроса самая та, что нужно - поиск общих начал законов в человеческой природе и их проявления в истории.

Конечно, Монтескье принадлежит к Эпохе Просвещения и потому связи законов несколько механистичны - впрочем, это только по краям, когда выводит что-то из климата и из физиологии; эти рассуждения можно опустить, но зато уж дальше, когда выявляются зависимости законов от формы жизни народа, а также обратное влияние - как изменение законов повлияло на изменение жизни - это очень внимательные наблюдения. Монтескье всегда за законом пытается увидеть логику жизни народа - почему именно такой закон у него был. К примеру, о древнегерманском законе, который устанавливал композицию (штраф) за убийство:

У этих буйных народов чинить суд - значило не более как оказывать защиту обидчику против мести со стороны обиженного, чтобы заставить этого последнего принять следуемое ему удовлетворение; таким образом, у германцев в противоположность всем другим народам суд существовал для ограждения преступника со стороны лица, от него пострадавшего.

Или пример из Древней Греции:

Закон Солона, объявлявший бесчестным всякого, кто во время народной смуты не пристает ни к одной из партий, казался очень странным; но необходимо обратить внимание на условия, в которых находилась в то время Греция. Она делилась на очень мелкие государства, и можно было опасаться, что в республике, терзаемой усобицей, наиболее благоразумные люди останутся в стороне и дело дойдет до крайностей.

В другом месте тщательно рассматривается обычай судебных поединков (не прений, а с оружием в руках - они описаны в "Песне о Роланде" или в "Песне о моем Сиде" к примеру), а также испытаниях каленым железом и кипятком - у меня бы не хватило фантазии, а логика там присутствует.
Другой пример - наблюдение, что налоги тесно связаны с правом участия в управлении, во власти - я раньше.
Систематически пересказывать полутысячестраничный трактат у меня нет ни желания, ни возможности - не настолько он у меня в голове уложился; я просто приведу цитаты, которые по ходу чтения зацепили. Монтескье, как и всякий француз того времени, пишет очень афористично - цитаты из текста сами выскакивают, приходилось себя сдерживать. Итак:

Лучшая аристократия та, где часть народа, не принимающая никакого участия во власти, настолько бедна и малочисленна, что господствующая часть народа не может извлечь никакой выгоды из того, чтобы угнетать ее.

Она [честь] требует, чтобы люди с одинаковым равнодушием искали должностей и отказывались от них, и эту свободу ценят выше самого богатства.
Итак, честь имеет свои верховные правила, и воспитание должно сообразоваться с ними. Первое и главнейшее из них дозволяет нам дорожить имуществом, но безусловно запрещает дорожить жизнью.
Второе правило чести требует, чтобы, возвысившись до того или иного ранга, мы не совершали сами и никому не позволяли совершать по отношению к нам ничего, показывающего, что мы не стоим на высоте, соответствующей этому рангу.
Третье правило ее внушает, чтобы мы тем более избегали нарушать требования чести, чем менее эти нарушения преследуются законом, и тем неукоснительнее выполняли эти требования, чем менее законы настаивают на их выполнении.

Бедность и непрочность владения имуществами в деспотических государствах неизбежно приводят к развитию в них ростовщичества, так как цена денег там, естественно, увеличивается соответственно риску, которому подвергается каждый, кто их ссужает. Таким образом, нищета проникает в эти государства со всех сторон. Они лишены всего, даже возможности делать займы.

В деспотических государствах люди так несчастны, что они не столько дорожат жизнью, сколько боятся смерти, поэтому казни там должны быть более жестокими. В умеренных государствах люди более дорожат жизнью, чем боятся смерти, поэтому там достаточны казни, заключающиеся в простом лишении жизни.

Завоевания, совершаемые демократиями, имеют еще следующую отрицательную сторону: правление их всегда ненавистно покоренным государствам. Оно кажется монархическим, но на деле оно более сурово, чем монархическое, как об этом свидетельствует опыт всех времен и стран.
Положение покоренных народов под этим правлением очень печально: они не могут пользоваться ни преимуществами республики, ни преимуществами монархии.

При такого рода завоеваниях недостаточно оставить побежденному народу его законы; быть может, еще более важно сохранить его обычаи, потому что народ всегда лучше знает, сильнее любит и ревностнее защищает свои обычаи, чем свои законы.

Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности.

Во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами рождения, богатства и почестей; и если бы они были смешаны с народом, если бы они, как и все прочие, имели только по одному голосу, то общая свобода стала бы для них рабством и они отнюдь не были бы заинтересованы в том, чтобы защищать ее, так как большая часть решений была бы направлена против них. Поэтому доля их участия в законодательстве должна соответствовать прочим преимуществам, которые они имеют в государстве, а это может быть достигнуто в том случае, если они составляют особое собрание, которое будет иметь право отменять решения народа, как и народ имеет право отменять ее решения.

Если вы не догадались, то в последней цитате речь идет об Англии - палата лордов и палата общин. Монтескье вообще очень большой англофил - по крайней мере в том, что касается государственного правления.

Аристипп, потерпев кораблекрушение, достиг вплавь ближайшего берега и, увидав там начерченные на песке геометрические фигуры, очень обрадовался, заключив, что попал в страну, населенную греками, а не варварами.
Если какой-нибудь случай забросит вас к неизвестному вам народу, то, увидев монету, можете быть уверены, что вы находитесь в стране с благоустроенными гражданскими порядками.

В странах, где нет денег, похититель похищает только вещи, а вещи всегда различны. В странах, где есть деньги, похититель похищает денежные знаки, а они всегда сходны. В первых странах ничего нельзя утаить, потому что похититель всегда носит с собой улику своей вины, но в других странах дело обстоит иначе.

Деньги, да. Все-таки мир изменился, изменилась экономика. Монтескье много говорит о наследственных законах у римлян и варваров - далеко не сразу я понял, что речь идет о наследовании земли. К примеру, когда говорится, что наследуется по мужской линии, и что наследство возвращается в семью. Т.е. молчаливо предполагается, что объект наследования не изменяется и однозначно выделен среди подобных - земельный участок; и еще - привелегии. До промышленной революции дело.

Дион говорит, что римский народ вознегодовал на Августа за некоторые изданные им слишком суровые законы; но когда Август велел возвратить изгнанного из города партиями актера Пилада, то это неудовольствие прекратилось. Подобный народ живее чувствует тиранию, когда изгоняют комедианта, чем когда лишают народ всех его законов.

В свободной стране очень часто бывает безразлично, хорошо или дурно рассуждают люди. Важно лишь, чтобы они рассуждали, так как это порождает свободу, которая обеспечивает от дурных последствий этих рассуждений.
Подобным образом в деспотическом правлении и хорошие, и дурные рассуждения одинаково пагубны. Вредно самое рассуждение, так как принцип этого правления подрывается уже тем одним, что рассуждают.

Свобода заключается главным образом в том, чтобы человека не принуждали совершать действия, которых закон ему не предписывает. Это состояние возможно только потому, что мы управляемся гражданскими законами. Следовательно, мы свободны, ибо мы живем под властью гражданских законов.
Но государи в своих взаимных отношениях не подчинены гражданским законам, следовательно, они не свободны. Они управляются силой и могут постоянно совершать насилия или сами им подвергаться; а отсюда вытекает, что договоры, заключенные ими по принуждению, столь же обязательны для них, как и те, что они заключили добровольно.

От четверти до трети книги посвящено феодальным законам - это скорее не философское, а историческое исследование. Салические законы, рипуарские франки, феоды, аллоды, первая, вторая и третья династии - ту, конечно, надо бы что-то знать из истории средневековой Франции. Но ничего, прорвался.

Все законы варваров имели ту особенность, что не были приурочены к какой-либо определенной территории. Франк судился по закону франков, аллеман - по закону аллеманов, бургунд - по закону бургундскому и римлянин - по римскому. В те времена не только никто не помышлял о том, чтобы внести единообразие в законы народа-победителя, но никому даже в голову не приходило стать законодателем побежденного народа.

Дети следовали закону отца, жена - закону мужа, вдовы возвращались к закону, который имели до замужества, вольноотпущенники следовали закону патрона. Но это еще не все: всякий мог избрать себе закон по собственному желанию Постановление Лотаря I требовало, чтобы такой выбор объявлялся публично.

Закон рипуарских франков [...] довольствовался отрицательными доказательствами, и ответчик или обвиняемый мог в большинстве случаев оправдать себя, присягнув вместе с определенным числом свидетелей, что не совершал того, в чем его обвиняют. Число свидетелей, которые должны были приносить клятву, соответствовало важности дела и иногда достигало 72. Законы аллеманов, баварцев, тюрингенцев, фризов, саксов, лангобардов и бургундов были основаны на тех же началах.

Салический закон вовсе не допускал доказательства посредством поединка; законы же рипуариев и почти всех варваров принимали его. Мне кажется, что закон о поединке был естественным последствием и поправкой закона, установившего порядок отрицательных доказательств. Когда истец видел, что требование его хотят обойти посредством присяги, что оставалось ему, воину, которого готовились обличить во лжи, как не искать удовлетворения за понесенную обиду и за принесение ложной присяги?

Доказательство поединком имело некоторое основание, почерпнутое из опыта. У народа воинственного трусость предполагает существование других пороков. Она доказывает, что человек не усвоил того воспитания, которое ему дали, что он остался нечувствительным к голосу чести и не подчиняется руководству тех начал, которые управляют действиями других людей. [...] Кроме того, у воинственного народа, ценящего силу, храбрость и удаль, наиболее гнусными преступлениями почитаются такие, в основе которых лежит обман, хитрость и лукавство, т.е. трусость.

КНИГА ТРЕТЬЯ . О принципах трех видов правления

ГЛАВА I. О различии между природой правления и его принципом.

После рассмотрения законов, вытекающих из природы каждого образа правления, надо рассмотреть те, которые вытекают из их принципа. Различие между природой правления и его принципом в том, что природа его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип - это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй - человеческие страсти, которые двигают им. Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого правительства, как и его природе. Итак, надо найти этот принцип. Это и будет предметом настоящей книги.

ГЛАВА II. О принципе различных видов правления.

Я сказал, что природа республиканского правления заключается в том, что там верховная власть принадлежит всему народу или определенному количеству семейств; природа мо­нархического - в том, что там этою властью обладает государь, (управляющий, однако, в соответствии с установленными законами; природа деспотического образа правления - в том, что там управляет одно лицо по своей воле и прихотям. Вот все, что мне нужно для выяснения принципов этих трех видов правления; они естественно вытекают из этих определений. Я начну с республиканского образа правления и прежде всего с его демократической формы.

ГЛАВА III. О принципе демократии.

Для того чтобы охранять и поддерживать монархическое или деспотическое правительство, не требуется большой честности. Все определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве. Но народное государство нуждается в добавочном двигателе; этот двигатель - добродетель. Сказанное мною подтверждается всей совокупностью исторических данных и вполне сообразно с природой вещей. Ясно, ведь, что монархия, при которой лицо, заставляющее исполнять законы, считает себя выше законов, не имеет такой надобности в добродетели, как народное правление, при котором лицо, заставляющее исполнять законы, чувствует, что само подчинено им и само несет ответственность за их исполнение. Ясно также, что государь, который вследствие небрежности или дурных советов перестал бы блюсти за исполнением законов, может легко исправить порожденное этим зло: для этого ему стоит только взять других советников или самому исправиться от своей небрежности. Но если законы перестают соблюдаться в народном государстве, то оно уже погибло, так как причина этого зла может быть только в испорченности самой республики.

Поучительное зрелище представили нам в прошлом столетии бессильные попытки англичан водворить у себя демократию. Так как лица, принимавшие здесь участие в делах правления, далеко не отличались добродетелью, а честолюбие их разжигалось успехами лица, отличавшегося наибольшим дерзновением, и так как стремления одной партии могли быть обузданы только стремлениями другой, то правительства постоянно менялись и народ, всюду искавший демократию, к удивлению своему, не находил ее нигде. Наконец, после многих движений, толчков и потрясений пришлось остановиться на том самом образе правления, который до этого был отвергнут. Когда Сулла захотел возвратить Риму свободу, Рим уже не мог принять ее. Он сохранил лишь слабый след прежней добродетели, и так как в дальнейшем добродетель продолжала угасать, Рим вместо того, чтобы пробудиться после Цезаря, Тиберия, Кая, Клавдия. Нерона, Домициана, все более погрязал в рабстве; все удары падали на тиранов, и ни один - на тиранию.

Политические деятели Греции, жившие во времена народного правления, не признавали для него никакой другой опоры, кроме добродетели. Нынешние же только и говорят, что о мануфактурах, торговле, финансах, богатстве и даже о роскоши. Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, которые могут вместить его, и все заражаются корыстолюбием. Предметы желаний изменяются: что прежде любили, того уже не любят; прежде была свобода по законам, теперь хотят свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего господина; что было правилом, то стало казаться строгостью; что было порядком, то стало стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в умеренности, а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц составляли общественную казну, теперь общественная казна стала достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила - это власть немногих и произвол всех. В период своего позорного рабства Афины обладали теми же силами, что и во времена своего славного господства. Там было двадцать тысяч граждан, когда они защищали греков от персов, боролись за господство с Лакедемоном и шли походом на Сицилию, там было двадцать тысяч граждан и тогда, когда Деметрий Фалернский пересчитал их поголовно, как на рынке считают рабов. Когда Филипп осмелился господствовать в Греции, когда он показался у ворот Афин, то там ничего еще не было потеряно, кроме времени. Можно видеть из речей Демосфена, каких трудов стоило пробудить афинян: они боялись Филиппа не как врага народной свободы, но как врага удовольствий. Этот город, уцелевший от стольких поражений и столько раз возрождавшийся после разрушений, был побежден при Херонее и побежден навсегда. Что из того, что Филипп возвращает ему всех пленных? Он не возвращает прежних людей. Восторжествовать над силами Афин было всегда столь же легко, как трудно было восторжествовать над их добродетелью. Каким образом мог бы удержаться Карфаген? Когда Ганнибал, став претором, захотел помешать чиновникам грабить республику, не обратились ли они с жалобами на него к рим­лянам? Эти несчастные хотели быть гражданами без государства и поручить охранять свое богатство своим разорителям! Вскоре Рим потребовал у них в заложники триста их знатнейших лраждан, заставил их выдать оружие и корабли и затем объявил им войну. По тем подвигам, которые совершило в безоружном Карфагене отчаяние, можно судить о том, что могла бы совершить добродетель, когда он еще обладал всеми своими силами.

ГЛАВА IV. О принципе аристократии.

Добродетель, составляющая условие народного образа правления, нужна также и для аристократического. Правда, в последнем она не столь настоятельно необходима.

Народ, который по отношению к знати является тем же, чем подданные по отношению к своему государю, сдерживается ее законами. Поэтому добродетель менее необходима для него, чем для народа демократического государства. Но что, же будет сдерживать самую знать? Те ее представители, которым придется применять законы против равных себе, сразу же почувствуют, что они действуют против самих себя. Итак, добродетель необходима для аристократии по самой природе этого государственного устройства. Аристократическое правительство по самой своей природе обладает некоторой силой, которой нет у демократии. Знать является в нем таким сословием, которое в силу своих преро­гатив и ради своих собственных интересов сдерживает народ; так что в этом отношении, поскольку законы существуют, они исполняются. Но насколько легко этому сословию обуздывать другие, настолько трудно ему обуздывать самого себя. Природа этого государственного строя такова, что он как будто в одно и то же время и ставит людей под власть закона и освобождает их от нее. Такое сословие может обуздывать себя двумя способами: или при посредстве великой добродетели, которая в некоторых отношениях как бы уравнивает знать с народом, что может послужить основой великой республики; или посредством меньшей добродетели, которая заключается в некоторой умеренности, и по крайней мере уравнивает знать в ее среде, что и составляет охраняющую силу.

Умеренность есть, поэтому душа этих правлений. Разумеется, умеренность, которая основана на добродетели, а не та, источник которой в трусости и духовной лени.

ГЛАВА V. О том, что добродетель не есть принцип монархического образа правления.

В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою работу при помощи минимума колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых знаем только по рассказам. Законы заменяют здесь все эти добродетели, ставшие ненужными; государство освобождает всех от них: всякое действие, не производящее шума, там в некотором смысле остается без последствий. Хотя все преступления по природе своей суть явления публичные, тем не менее от преступлений действительно публичных принято отличать преступления частные, называемые так потому, что они вредят более отдельному липу, чем целому обществу.

Но в республиках частные преступления ближе к публичным, то есть таким, которые нарушают скорее конституцию государства, чем права отдельных лиц; а в монархиях публичные преступления имеют более характер частных, т. е. таких, которые скорее нарушают интересы отдельного лица, чем конституцию самого государства.

Убедительно прошу не оскорбляться тем, что я сказал; я говорю согласно со всеми свидетельствами истории. Я очень хорошо знаю, что добродетельные государи встречаются нередко, и хочу только сказать, что очень трудно достигнуть того, чтобы в монархии народ был добродетельным.

Прочитайте, что писали историки всех времен о дворах государей; вспомните, что говорят во всех странах о гнусной природе придворных; это не умозрение, а плоды печального опыта. Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без труда, отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих обязанностей, презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью государя, надежда на его пороки и, что хуже всего, вечное издевательство над добродетелью - вот, полагаю я, черты характера большинства придворных, отмечавшиеся - всюду и во все времена. Но трудно допустить, чтобы низшие были честны там, где большинство высших лиц в государстве люди бесчестные, чтобы одни были обманщиками, а другие довольствовались ролью обманываемых простаков.

Если же в народе и найдется какой-нибудь злополучный честный человек, то кардинал Ришелье в своем политическом завещании намекает, что государю следует остерегаться поль­зоваться его услугами. Вот до какой степени непреложна истина, что добродетель не есть движущее начало этого образа правления. Конечно, она может встретиться и в нем, но не она управляет его деятельностью.

ГЛАВА VI. Чем восполняется отсутствие добродетели в монархическом правлении.

Лечу вперед поспешными шагами, чтобы предупредить подозрение, будто я пишу сатиру на монархическое правление. Нет, взамен одного двигателя у него есть другой. Честь, т. е. предрассудки каждого лица и каждого положения, заменяет в нем политическую добродетель, о которой я говорю выше, и всюду ее представляет. Честь может там вдохновлять людей на самые прекрасные деяния и в соединении с силою законов вести их к целям правительства не хуже самой добродетели.

Поэтому в благоустроенных монархиях всякий человек будет более или менее добрым гражданином, но редко кто будет человеком добродетельным, так как для того, чтобы быть человеком добродетельным, надо иметь желание быть таковым и любить государство не столько ради себя, сколько ради его самого.

ГЛАВА VII. О принципе монархии.

Таким образом, в хорошо управляемых монархиях почти всякий человек является хорошим гражданином, и мы редко найдем в них человека, обладающего политической добродетелью, ибо, чтобы быть человеком, обладающим политической добродетелью, надо иметь намерение стать таковым и любить государство больше ради него самого, чем ради собственной пользы.

Монархическое правление, как мы сказали, предполагает существование чинов, преимуществ и даже родового дворянства. Природа чести требует предпочтений и отличий. Таким образом, честь по самой своей природе находит себе место в этом образе правления.

Честолюбие, вредное в республике, может быть благотворно в монархии; оно одушевляет этот образ правления и притом имеет то преимущество, что не опасно для него, потому что может быть постоянно обуздываемо. Все это напоминает систему мира, где есть сила, постоянно удаляющая тела от центра, и сила тяжести, привлекающая их к нему. Честь приводит в движение все части политического организма; самым действием своим она связывает их, и каждый, думая преследовать свои личные интересы, по сути дела стремится к общему благу. Правда, с философской точки зрения, эта честь, приводящая в движение все силы государства, есть ложная честь, но эта ложная честь так же полезна для общества, как была бы полезна истинная честь для отдельного лица. И разве этого мало - обязывать людей выполнять все трудные и требующие больших усилий дела, не имея при этом в виду другого вознаграждения, кроме производимого этими делами шума.

ГЛАВА VIII. О том, что честь не есть принцип деспотических государств.

Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди рабы и потому не могут превозноситься ни над чем. Сверх того, так как честь имеет свои законы и правила, от соблюдения которых она не может уклониться, так как она зависит от своих собственных прихотей, а не от чужих, то по всему этому она может иметь место лишь в государствах с определенным устройством и твердыми законами. Может ли деспот потерпеть ее в своем государстве? Она полагает свою славу в презрении к жизни, а вся сила деспота только в том, что он может лишать жизни. Как она сама могла бы стерпеть деспота? У нее есть неуклонные правила и неприкосновенные прихоти, а деспот не имеет никаких правил и не признает никаких прихотей, кроме своих собственных.

Честь, неведомая в деспотических государствах, где часто нет даже и слова для ее обозначения, господствует в монархиях; там она вносит жизнь во все: в политический организм, в законы и даже в добродетели.

ГЛАВА IX. О принципе деспотического правления.

Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна.

Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем, кому он ее поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия.

Правительство умеренное может по желанию и без опасности для себя ослабить бразды правления: оно держится собственною силою и силою законов. Но если в деспотическом государстве государь хотя бы на мгновение опустит угрожающую руку, если он не может без замедления уничтожать лиц, занимающих первые места в государстве, то все пропало, так как страх - единственное движущее начало этого образа правления - исчез, и у народа нет более защитника. В этом, по-видимому, смысле и говорили кадии, что великий повелитель не обязан соблюдать данное им слово или клятву, если он ограничивает ими свою власть. Нужно, чтобы народ был судим по законам, а вельможи - по прихоти государя; чтобы жизнь последнего из подданных была ограждена, а жизнь пашей - в постоянной опасности. Нельзя говорить без ужаса об этом чудовищном правлении. Сефевид, низвергнутый в наши дни в Персии Мир - Вейсом, был свидетелем гибели правительства еще до завоевания страны, потому что он недостаточно пролил крови. История говорит нам, что Домициан своими страшными жестокостями до того напугал своих чиновников, что народ чувствовал некоторое облегчение во время его царствования. Так поток, разрушивший все на одном берегу, оставляет на другом нетронутые пространства, где глаз издали замечает несколько зеленеющих лужаек.

ГЛАВА Х. Различие в характере повиновения в умеренных и деспотических государствах.

В деспотических государствах природа правления требует беспрекословного повиновения, и, раз воля государя известна, все последствия, вызываемые ею, должны наступить с неизбежностью явлений, обусловленных ударом одного шара о другой. Здесь уже нет места смягчениям, видоизменениям, приспособлениям, отсрочкам, возмещениям, переговорам, предостережениям, предложениям чего-нибудь лучшего или равносильного. Человек есть существо, повинующееся существу повелевающему. Здесь уже нельзя ни выражать опасений относительно будущего, ни извинять свои неудачи превратностью счастья. Здесь у человека один удел с животными: инстинкт, повиновение, наказание. Здесь не принимаются во внимание естественные чувства - уважение к отцу, любовь к детям и женам, - законы чести, состояние здоровья: приказ объявлен - этого достаточно. В Персии раз государь осудил кого-нибудь никто уже не смеет ни заводить с ним речь об осужденном, ни испрашивать для него помилования. И если бы, изрекая свой приговор, властелин был пьян или не в полном рассудке, приговор все-таки должен быть приведен в исполнение. Иначе государь противоречил бы самому себе, а закон не может себе противоречить. Такой образ мыслей всегда господствовал в этой стране: за невозможностью отменить указ царя Агасфера об избиении евреев, там пришлось разрешить им защищаться.

Но есть, однако, и там одна сила, которую можно иногда противопоставить воле государя: это религия. По приказу государя человек покинет своего отца, даже убьет его, но он не станет пить вина, несмотря ни на какие приказы. Законы религии исходят от высшей власти, одинаково обязательной как для государя, так и для его подданных. Иное дело - естественные права человека: тут государь перестает быть простым смертным.

В умеренной монархии верховная власть ограничивается тем, что составляет ее движущее начало, я хочу сказать - честью, которая, как монарх, господствует там над государем и народом. Там ссылаются не на требования религии - придворный счел бы это смешным, - а на правила чести. Отсюда происходят необходимые видоизменения в характере повиновения; понятию чести свойственны различные причуды, и все они отражаются на повиновении.

Но хотя в этих двух видах правления характер повиновения неодинаков, тем не менее, у них одна и та же верховная власть. Куда бы ни обратил свой взор государь, он всюду заставляет чашу весов склониться на свою сторону и ему повинуются. Все же различие тут в том, что в монархиях государи - люди более просвещенные, и министры их несравненно искуснее и опытнее в делах правления, чем в деспотическом Государстве.

ГЛАВА XI. Размышления обо всем этом.

Таковы принципы трех видов правления. Это не значит, что в такой-то республике люди добродетельны, но это значит, что они должны быть таковыми. Из этого не следует также, что в таком-то монархическом государстве господствует честь, а в таком-то деспотическом - страх; из этого следует лишь, что так должно быть, ибо иначе эти государства не будут совершенными.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. О том, что законы воспитания должны соответствовать принципам образа правления

ГЛАВА I. О законах воспитания.

Законы воспитания - это первые законы, которые встречает человек в своей жизни. И так как законы эти подготавливают нас к тому, чтобы стать гражданами, то каждая семья должна управляться по образцу великой семьи, охватывающей все отдельные семьи. Если весь народ живет каким-нибудь принципом, то все его составные части, т. е. семейства, живут тем же принципом. Поэтому законы воспитания должны быть различными для каждого вида правления; в монархиях их - предметом будет честь, в республиках - добродетель, в деспотиях - страх.

ГЛАВА II. О воспитании в монархиях.

В монархиях воспитание получают в основном не в публичных школах, где обучаются дети; настоящее воспитание начинается для человека лишь со времени его вступления в свет. Свет - вот та школа, где мы знакомимся с тем общим нашим наставником и руководителем, имя которому - честь.

В этой школе мы постоянно видим и слышим три вещи: «нужно известное благородство в добродетели, известная искренность в нравах и известная учтивость в обращении».

Добродетели, примеры которых мы видим здесь, всегда говорят нам менее о наших обязанностях к другим, чем о наших обязанностях к самим себе: предмет их не столько то, что влечет нас к нашим согражданам, сколько то, что отличает нас от них; в поступке здесь ценят не доброе чувство, а показную красоту, не справедливость, а широту размаха, не благоразумие, а необычайность.

Усмотрев в известном поступке нечто благородное, честь или признает законность этого поступка как судья, или обосновывает его как софист.

Она допускает волокитство, если оно связано с представлением о чувствах сердца или о победе; и вот истинная причина того, почему в монархиях нравы никогда не бывают так чисты, как в республиканских государствах.

Она допускает хитрость, если она сочетается с представлением о великом уме или о великих делах, как это бывает в политике, уловки которой не оскорбляют ее.

Она запрещает лесть лишь в том случае, когда она не связана с представлением о большой выгоде и свидетельствует только о нашей низости. Что же касается до нравов, то, как я уже сказал, монархическое воспитание должно внести в них известную долю искренности и прямоты. Там, следовательно, требуют правды от речей человека. Но из любви ли к самой правде? Вовсе нет, а только потому, что человек, привыкший говорить правду, кажется смелым и свободным. И в самом деле, создается впе­чатление, что такой человек считается только с действительным положением вещей, а не с мнением людей о нем.

Вот почему там столько же ценят прямоту подобного рода, сколько презирают прямоту народа, основанную лишь на простодушии и правдивости.

Наконец, воспитание в монархиях требует известной учтивости в обращении. Люди созданы для совместной жизни, и потому они должны нравиться друг другу. Человек, который стал бы оскорблять своих ближних несоблюдением правил приличия, уронил бы себя в общественном мнении до такой степени, что лишил бы себя всякой возможности быть полезным.

Но не из этого чистого источника проистекает обыкновенно учтивость. Ее порождает желание отличиться. Мы учтивы из чванства: нам льстит сознание, что самые приемы нашего обращения доказывают, что мы не принадлежим к низшим слоям общества и никогда не знались с этой породой людей.

В монархиях вежливость сосредоточивается при дворе. Перед необычайным величием одного человека все прочие чувствуют себя одинаково малыми. Отсюда любезная вниматель­ность ко всем; отсюда эта вежливость, равно приятная и тем, которые ее оказывают, и тем, которым она оказывается; ибо она свидетельствует о том, что мы принадлежим ко двору и достойны состоять при нем.

При дворе люди обыкновенно отказываются от своего собственного величия для заимствованного. Последнее более лестно для придворного, чем свое. Оно сообщает некоторую высокомерную скромность, которая распространяется далеко, но горделивость которой незаметно уменьшается по мере удаления от источника этого величия.

При дворе мы находим тот тонко развитый вкус, который происходит от постоянного пользования излишествами большого богатства, от разнообразия удовольствий и особенно от пресыщения ими, от множества и даже хаотического смещения всевозможных причуд, которые там всегда поощряются, если могут доставить удовольствие.

На все это и обращает свои усилия воспитание, чтобы образовать так называемого порядочного человека39, т. е. такого, который обладал бы всеми желательными для этого образа правления качествами и добродетелями.

Здесь все проникнуто понятием чести - оно пронизывает всякий образ мыслей, каждое чувство, оно определяет даже принципы.

Эта своеобразная честь возводит в добродетель все, что ей угодно и как угодно. Она собственной властью предписывает правила всему, что нам вменено в обязанность, и по произволу своей фантазии то расширяет, то суживает пределы наших обязанностей, где бы ни был их источник: в религии, в политике или в морали.

Ничто в монархиях не предписывается так настоятельно религией, законами и честью, как повиновение воле государя; но эта честь в то же время подсказывает нам, что государь никогда не должен требовать от нас действия, несогласного с честью, так как это лишило бы нас способности служить ему.

Крильоп отказался умертвить герцога Гиза, но заявил Генриху III, что согласен драться с ним на поединке. Когда Карл IX после Варфоломеевской ночи дал всем губернаторам приказ избивать гугенотов, виконт д’Юрт, комендант Байонны, писал королю: «Государь, между жителями и военными я нашел только добрых граждан и храбрых солдат, но ни одного палача, поэтому мы умоляем Ваше Величество употребить наши руки и жизни для дела, которое мы в состоянии исполнить». Для мужественного и великодушного сердца этого человека совершение подлости было делом невозможным.

Из всего, что честь вменяет знати в обязанность, самое настоятельное - служить государю на войне. В самом деле, это особенно почетная служба, так как все ее случайности, успехи и даже неудачи ведут к величию. Но, установив этот закон, честь и его подчиняет своему, верховному суду и если почувствует себя оскорбленной, то дозволяет воину вернуться домой или даже требует от него этого.

Она требует, чтобы люди с одинаковым равнодушием искали должностей и отказывались от них, и эту свободу ценит выше самого богатства.

Итак, честь имеет свои верховные правила, и воспитание должно сообразоваться с ними. Первое и главнейшее из них дозволяет нам дорожить имуществом, но безусловно запрещает дорожить жизнью.

Второе правило чести требует, чтобы, возвысившись до того или иного ранга, мы не совершали сами и никому не позволяли совершать по отношению к нам ничего, показывающего, что мы не стоим на высоте, соответствующей этому рангу.

Третье правило ее внушает, чтобы мы тем более избегали нарушать требования чести, чем менее эти нарушения преследуются законом, и тем неукоснительнее выполняли эти требо­вания, чем менее законы настаивают на их выполнении.

ГЛАВА III. О воспитании в деспотическом государстве.

Как в монархических государствах воспитание стремится вселить в сердца дух высокомерия, так в деспотических государствах оно старается их унизить. Оно должно быть проник­нуто духом рабства. Хорошо, если в этом духе воспитаны здесь и начальствующие, ибо в этом государстве всякий тиран в то же самое время и раб.

Безоговорочное повиновение предполагает невежество не только в том, кто повинуется, но и в том, кто повелевает: ему незачем размышлять, сомневаться и обсуждать, когда доста­точно только приказать.

В деспотических государствах каждый дом - отдельное государство. Поэтому задача воспитания. заключающаяся главным образом в том, чтобы научить искусству жить с Другими людьми, там очень ограничена: она сводится к тому, чтобы вселить в сердца страх, а умам сообщить познание некоторых самых простых правил религии. Знание там было бы опасно, соревнование - гибельно, что же касается добродетелей, то, по мнению Аристотеля, нет ни одной добродетели, которая была бы свойственна рабам; все это очень суживает задачи воспитания в этом строе.

В известном смысле воспитание там совсем отсутствует. Надо лишить человека всего, чтобы дать ему нечто, и сначала сделать из него дурного подданного чтобы потом получить хорошего раба.

Да и зачем стараться там воспитать хорошего гражданина, чуткого к общественным бедствиям? Ведь любовь к государству может увлечь его к попыткам ослабить бразды правления, и если это ему не удастся, то он погубит себя; а если удастся, то он рискует погубить и себя самого, и государя, и государство.

Глава IV. Различные плоды воспитания у древних и у нас.

Большинство древних народов жило в государствах, принципом которых была добродетель, и в пору процветания этой последней там совершались дела, которых мы теперь уже не видим и которые поражают изумлением наши мелкие души.

Их воспитание имело еще и другое преимущество перед нашим: последующая жизнь не отрицала его. Эпаминонд и в последние годы своей жизни говорил, видел, слышал и делал то же самое, чему его учили в детстве.

Ныне же мы получаем воспитание из трех различных и даже противоположных друг другу источников: от наших отцов, от наших учителей и от того, что называют светом. И уроки последнего разрушают идеи двух первых. Это отчасти происходит от существующего у нас противоречия между требованиями религии и правилами света - явления, неизвестного древним.

ГЛАВА V. О воспитании в республиканском государстве.

Ни одно правление не нуждается в такой степени в помощи воспитания, как республиканское правление. Страх в деспотических государствах зарождается сам собою под влиянием угроз и наказаний; честь в монархиях находит себе опору в страстях человека и сама служит им опорой; но политическая добродетель есть самоотверженность - вещь всегда очень трудная.

Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к отечеству. Эта любовь, требующая постоянного предпочтения общественного блага личному, лежит в основании всех частных добродетелей: все они представляют собою не что иное, как это предпочтение.

Эта любовь получает особенную силу в демократиях. Только там управление государством вверяется каждому гражданину. Но правительства подчинены тому же закону, что и все вещи в мире. Чтобы их сохранить, надо их любить. Нам никогда не приходилось слышать, чтобы государь не любил монархии, а деспот ненавидел деспотизм, Дело, следовательно, в том, чтобы водворить в республике эту любовь, ее-то и должно прививать воспитание. Но лучшее средство привить детям любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов.

Человек обыкновенно способен передавать детям свои познания; в еще большей степени он способен передавать им свои страсти.

Если же этого не происходит, то это значит, что все внушаемое в родительском доме разрушается влияниями, приходящими извне.

Народ вырождается не в пору своего зарождения; он погибает лишь тогда, когда зрелые люди уже развращены.

ГЛАВА VI. О некоторых учреждениях греков.

Древние греки, проникнутые сознанием необходимости того. чтобы народы, живущие под властью народного правительства, воспитывались в духе добродетели, придумали с этою целью весьма оригинальные учреждения. Читая в жизнеописании Ликурга о законах, данных им лакедемонянам, мы можем подумать, что читаем историю Севарамбов40. Законы Крита были прообразом законов Лакедемона» а законы Платона - их исправленным изданием.

Я прошу обратить внимание на силу гения, которою должны были обладать эти законодатели для того, чтобы видеть, что, нарушая все принятые обычаи и смешивая все доб­родетели, они явят миру свою мудрость. Ликург, смешан грабеж с духом справедливости, беспощадное рабство с крайней свободой и самые свирепые чувства с величайшей умерен­ностью, дал устойчивость своему городу. Он, по-видимому, отнял у него все: ремесла, торговлю, деньги, городские стены; там есть честолюбие, но нет надежды удовлетворить его; есть влечения, вкушаемые природой, но нет ни отца, ни мужа, ни детей; и даже стыдливость отнята у целомудрия. Вот пути, которыми Спарта шла к величию и славе, и учреждения ее были столь непогрешимы, что никакие одержанные над нею победы не могли сломить ее, если не удавалось сломить эти учреждения.

Такими законами управлялись Крит и Лакедемон. И Лакедемон последний сдался македонянам, а Крит стал после всех добычею римлян. Те же самые учреждения были и у самнитян41, и они доставили римлянам двадцать четыре триумфа.

Та же необычайная сила, которую мы видели в учреждениях Греции, явилась нам и среди грязи и разложения нашего времени. Один законодатель и честный человек образовал народ, у которого честность - такое же естественное качество, как храбрость у спартанцев.

Г. Пенн - настоящий Ликург, и хотя первый поставил себе целью мир, а второй - войну, они сходны по тем своеобразным путям, на которые они вывели свои народы, по силе своего влияния на свободных людей, по своим победам над их предрассудками и господству над их страстями.

Другой пример может нам представить Парагвай. То, что было сделано здесь, хотели вменить в преступление обществу42, которое в удовольствии повелевать видит единственное благо жизни. Но управлять людьми, делая их счастливыми, всегда прекрасно.

Это общество достойно славы за то, что первое показало в этих странах пример сочетания религии с гуманностью. Исправляя опустошения, произведенные в стране испанцами, оно приступило к излечению одной из величайших ран, когда-либо нанесенных человечеству.

Топкая чувствительность этого общества ко всему, что оно называет честью, его рвение к религии, которая в гораздо большей степени смиряет тех, кому она проповедуется, чем тех, кто ее проповедует, позволили ему затеять великие предприятия и успешно выполнить их. Оно вызвало из лесов рассеянные в них народы, обеспечило их пищей, снабдило их одеждой; и если бы все это повело лишь к тому, что больше людей стало заниматься промышленностью, то и этим одним было бы уже много сделано.

Те, кто пожелает создать подобные учреждения, должны установить общность имущества республики Платона, благочестие, которого он требовал по отношению к богам, отчуж­дение от иностранцев для охранения нравов; нужно поручить ведение торговли государству, а не отдельным гражданам; нужно дать людям наши искусства без нашей роскоши и наши нужды без наших желаний.

Нужно запретить употребление денег, которое ведет к тому, что люди увеличивают свои богатства выше меры, положенной природой, бесполезно хранят то, что они бесполезно накопили, и до бесконечности умножают свои желания. Деньги как бы восполняют природу, которая дала нам очень ограниченные средства для того, чтобы возбуждать наши страсти и развращать друг друга.

Граждане Эпидамна, почувствовав, что нравы у них портятся вследствие сношений с варварами, избрали особое должностное лицо для заведования всеми торговыми оборотами от имени города и для города. Таким образом, торговля перестает вносить разложение в государственное устройство, а государственное устройство не лишает общество выгод торговли.

ГЛАВА VII. В каком случае могут быть полезны эти своеобразные учреждения.

Учреждения подобного рода могут быть уместны в республиках, так как в основе их лежит политическая добродетель. Но для того, чтобы развить чувство чести у подданных монархии и внушать страх подданным деспотических государств, не требуется так много забот. Кроме того, такие учреждения возможны лишь в небольших государствах, где можно весь народ воспитывать, как одно семейство, в одном, общем для всех направлении.

Законы Миноса, Ликурга и Платона предполагают бдительный надзор одних граждан над другими, на который нельзя рассчитывать при смятении, рассеянности и обширном характере дел народа крупного государства.

Эти учреждения требуют, как было уже сказано, отмены денег. Но в больших обществах многочисленность, разнообразие, сложность, важность дел, удобства купли-продажи и мед­ленность обмена требуют общей денежной меры. Для повсеместного распространения своей власти или повсеместной защиты ее надо иметь то, с чем люди везде связывают власть.

ГЛАВА VIII. Объяснение одного парадоксального мнения древних, относящегося к воспитанию нравов.

Полибий, рассудительный Полибий, говорит нам, что музыка была необходима для смягчения нравов обитателей Аркадии, которые жили в стране суровой и холодной, и что жители Кинета, пренебрегавшие музыкой, превзошли в жестокости всех прочих греков, так что не было города, где совершалось бы столько преступлений, как у них. Платон не побоялся даже сказать, что нельзя внести никакого изменения в музыку, которое не повлекло бы за собой соответственного изменения в государственном устройстве. Аристотель, который написал свою Политику, кажется, только для того, чтобы противопоставить свои идеи идеям Платона, согласен, однако, с ним в мнении о важном влиянии музыки на нравы. Теофраст43, Плутарх, Страбон44 - все древние писатели разделяли эту точку зрения. И это у них не необдуманное мнение, а одно из основных начал их политики. Так они создавали законы; так, думали они, надо управлять государствами.

Полагаю, что я буду в состоянии объяснить это. Надо иметь в виду, что в греческих городах и особенно в тех, главным занятием которых была война, всякий труд и всякая профессия, которые имели целью денежный заработок, считались недостойными свободного человека. «Большая часть ремесел, - говорит Ксенофонт, - калечит тела людей, занимающихся ими; они заставляют сидеть в тени или близ огня и не оставляют времени ни для общения с друзьями, ни для участия в государственных делах». Ремесленники стали гражданами в некоторых демократиях только в пору разложения последних. И Аристотель, сообщая нам об этом, утверждает, что благоустроенная республика никогда не даст им права гражданства.

Земледелие тоже считалось делом рабским, и занимался им обыкновенно какой-нибудь покоренный народ: илоты у лакедемонян, периэки у критян, пенесты у фессалийцев и другие порабощенные народы в других республиках.

Наконец, всякая мелкая торговля считалась у греков постыдной. Она заставляла гражданина оказывать услуги рабу, постояльцу, иностранцу, мысль об этом возмущала свободолюбие эллина, и Платон в своих законах требует наказания для гражданина, занявшегося торговлей. Таким образом, греческие республики были в очень затруднительном положении. Они не хотели, чтобы граждане занимались торговлей, земледелием, ремеслами, но не хотели также, чтобы они проводили время в праздности. Граждане не имели никаких других занятий, кроме гимнастических и военных упражнений. На греков надо поэтому смотреть как на общество атлетов и воинов. Но эти упражнения, столь пригодные для воспитания людей грубых и диких, требовали противовеса в других занятиях, способных смягчать нравы. Музыка как искусство, действующее на душу через посредство органов тела, была очень подходящим для этого средством. Она занимает середину между телесными упражнениями, которые делают людей жестокими, и отвлеченными умствованиями, которые делают их нелюдимыми. Нельзя сказать, чтобы музыка внушала добродетель. Это было бы непостижимо; но она противодействовала ожесточающему влиянию грубого учреждения и в области воспитания отводила и для души место, которого у нее без этого не было бы. Предположим, что среди нас есть общество людей, до того страстно любящих охоту, что они ею одной только и занимаются. Нет сомнения, что такое занятие подействовало бы на них ожесточающим образом. Но если бы эти люди, кроме того, получили бы еще и вкус к музыке, то вскоре в их обращении и нравах мы заметили бы некоторое различие сравнительно с прежним. Наконец, обычные упражнения греков возбуждали в них лишь грубые страсти: суровость, гнев, жестокость. Музыка же пробуждает все чувства и дает душе ощутить кротость, сострадание, нежность, тихую отраду. Наши сочинители моральных рассуждений, с такою строгостью запрещающие нам посещать театры, этим достаточно убеждают нас в силе той власти, которую имеет музыка над душой человека.

И если бы обществу, о котором я говорил, дали одни барабаны и трубы, то, не правда ли, поставленной цели, было бы труднее достигнуть, чем, если бы ему дали более нежную музыку. Древние поэтому были правы, отдавая в определенных обстоятельствах предпочтение тому или другому средству воздействия на нравы. Но почему же, спросят, отдавать предпочтение музыке? Потому, что изо всех чувственных удовольствий она менее всего способна повреждать нравы. Мы краснеем, читая у Плутарха о фиванцах, которые для смягчения нравов молодежи узаконили у себя некоторый род любви, который должен был бы быть осужден всеми пародами мира.

Шарль Луи де Секонда Монтескье. «О Духе Законов, или Об отношениях, в которых законы должны находиться». Издание Л. Ф. Пантелеева, СПБ. 1900 г. 706с.

http://persona.rin.ru/cgibin/rus/view.pl?id=27963&a=f&idr=5

НЬЮТОН, ИСААК (1643-1727) – английский физик, математик, философ и теолог, который создал теоретические основания механики и астрономии, открыл закон всемирной гравитации, разработал (совместно с Лейбницем) дифференциальное и интегральное исчисление в математике, написал важнейшие труды в области экспериментальной оптики. Н. родился в семье фермера в местечке Вулсторп около Кембриджа. Учился в Тринити-колледже Кембриджского университета. Был магистром Кембриджского университета, президентом Лондонского королевского общества, иностранным членом Парижской академии наук, директором Монетного двора в Лондоне. За научные исследования возведён в дворянское достоинство.

Исследования Н. завершили первый этап развития опытного естествознания в области изучения неорганической природы. Результатом обобщений исследований предшественников Н. и собственно ним в области небесной и земной механики стал фундаментальный труд Н. «Математические начала натуральной философии», где им были сформулированы базисные понятия и принципы механики классического периода (законы механики Н. – закон инерции, закон изменения количества движения пропорционально приложенной силе, закон равенства действия и противодействия). Н. первым создал непротиворечивую теоретическую систему, следствия из которой привели к снятию антиномий естественных наук Античности и Средневековья, следовавших из «коллизии пребывания и движения». Н. стал творцом новой математики как «онтологической дисциплины, как основания картины мира». Свои убеждения в объективном существовании Пространства, Времени и Материи, в существовании доступных познанию объективных законах Мира, в единстве Природы, Н. отразил в «правилах философствования».

Исследования в области естественных наук совмещались у Н. с исследованиями теологическими. Он стремился подтвердить Библию рационалистическим историческим анализом, полагая её первоначальные тексты искажёнными и/или иносказательными.

История философии: Энциклопедия / Сост., гл. науч. ред. А. А. Грицанов. – Минск: Интерпрессервис; Книжный дом, 2002. – С.725-728.

1.2.2 Учение Шарля-Луи Монтескье о “духе законов”

Ш.Л. Монтескье более известен как основоположник классической теории разделения властей, тогда как его основное произведение – плод двадцатилетнего труда – посвящено главным образом выявлению «духа законов». При этом исследовательский интерес Монтескье нацелен не на установление исходных (выводимых разумом из природы) норм естественного права, а на изучение позитивных законов в их взаимосвязи с различными факторами общественной жизни. Все его сочинение «О духе законов» посвящено исследованию географических, экономических, социальных, духовных и политических оснований формирования и функционирования положительных законов и всей нормативной системы общества в целом. «Всякий, имеющий очи, чтобы видеть», – писал он позднее в своей «Защите «О духе законов», – «может сразу усмотреть, что предметом сочинения были различные законы, обычаи и нравы народов мира».

Позитивистско-социологическая направленность творчества французского писателя отмечалась и позднее. В 1900 г. Ковалевский М.М. указывал, что «Дух законов» в строгом смысле слова не более как трактат по сравнительной истории права». «Монтескье берется рассмотреть положительное законодательство древних и новых народов. Раскрытие той взаимной связи, в которой состоят законы того или другого государства между собою, с источником, из которого они возникли, т.е. задачами, какие преследовал их виновник, и с тем порядком вещей, для которых они созданы, равнозначительно в глазах Монтескье раскрытию духа законов». Современные российские исследователи также обращают внимание на то, что учение «о позитивных законах – это центральная тема труда «О духе законов». Французский исследователь творчества Монтескье Л. Альтюссер, еще более решительно утверждал, что он «разрывает без сожаления с теоретиками естественного права».

Против такой оценки взглядов Монтескье в отечественной литературе выступает Н.М. Азаркин, который, хотя и с оговорками, считает эти взгляды естественно-правовыми.

Французский философ и социолог Р.Арон исходил из того, что философия Монтескье является попыткой совместить традиционную философию естественного права и детерминистскую философию. Однако естественно-правовая составляющая в произведении Монтескье – это, скорее, дань установившейся традиции, чем обязательное основание собственной теории. Как писал в начале прошлого века английский автор К. Ильберт, «читая вступительные главы его, часто чувствуешь, что это искусственный фасад, дающий обманчивую внешность единства сложному и неправильному ряду зданий, богато обставленных разнообразнейшими интересными предметами».

Для того чтобы адекватно оценить позицию самого Монтескье следует учесть, что в процессе длительной работы над «Духом законов» происходила определенная эволюция взглядов его автора. Как считает Р. Арон, «первые книги (если не с самой первой, то со II – по VIII) – написаны под эмоциональным воздействием Аристотеля, до поездки в Англию. Следующие книги, в частности знаменитая XI, написаны позже, после пребывания в Англии. Главы, относящиеся к исследованию физических и причинных моральных факторов, видимо, были написаны значительно позднее первых». М.М. Ковалевский также указывал, со ссылкой на работы П. Жане и Л. Виана, что «начало трактата написано было одновременно с выходом в свет «Персидских писем».

Когда Монтескье позднее писал о своей благодарности Гроцию и Пуфендорфу за то, что «они проделали большую часть этой работы», он, надо полагать, как раз имеет в виду то обстоятельство, что ему нет необходимости заниматься вопросами естественного права. «Особенность моего ума, – отмечает Монтескье, – состоит в том, чтобы не возвращаться к тому, что всем известно». Он готов согласиться с постулатами естественно-правовой школы, но действительный предмет и метод его исследования имеет мало с ней общего.

В книге первой сочинения «О духе законов» Монтескье имеет в виду под законом необходимую взаимосвязь природных явлений. «Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека». Волевая (божественная или иная) составляющая в определении закона отсутствует. Но зато далее следует указание на связь закона с разумом: «есть первоначальный разум; законы же – это отношения, существующие между ним и различными существами, и взаимные отношения этих различных существ» . Что собой представляет данный разум, Монтескье не разъясняет. Можно предположить, что это божественный разум. «Бог относится к миру как создатель и охранитель; он творит по тем же законам, по которым охраняет; он действует по этим законам, потому что знает их; он знает их, потому что создал их, и он создал их, потому что они соответствуют его мудрости и могуществу». Но Монтескье делает утверждение об обязательной законосообразности мира, которой подчиняется и сам Творец: «дело творения, кажущееся актом произвола, предполагает ряд правил, столь же неизбежных, как рок атеистов. Было бы нелепо думать, что творец мог бы управлять миром и помимо этих правил, так как без них не было бы и самого мира. Эти правила – неизменно установленные отношения» . Нельзя сказать, чтобы в первой половине XVIII в. подобные утверждения было новостью для философии или правоведения.

Обосновывать закон ссылкой на его божественную волю, как это делал Локк, Монтескье считает излишним. Как справедливо указывал Чичерин «мы видим здесь уже совершенно иное понятие о законе, нежели то, которое было принято Локком. Это не внешнее предписание имеющего власть, а внутренне определение самой природы, которому подчиняются все существа без исключения».

М.М. Ковалевский полагал, что для Монтескьё «естественное право было – право не разумных существ, а право общее всем животным, т.е. закон природы». Однако этим не ограничивается понятие закона у Монтескье. Он пишет о законах более частного порядка – вытекающих из природы существ обладающих способностью чувствовать (животные и люди), а также о законах – велениях разума: «Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли» . Таким образом, оказывается возможным выделить, по крайней мере, несколько родов закона.

Законы природы – это, в первую очередь, законы физические, которые с неизменностью проявляются в отношении к человеку как существу физическому (а также и к животным, растениям и т.д.): «Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется неизменными законами» .

Человек существо не только физическое, но и чувствующее и к тому же, в отличие от животных, существо разумное (в результате длительной эволюции). Поэтому помимо общефизических законов на человека распространяются иные естественные законы. Есть мир природной необходимости и мир человеческой свободы. Разумность человека является основой его свободы. Но свобода означает также возможность нарушения законов. Конкретной причиной несоблюдения человеком законов является недостаток разумности, а также подверженность страстям. Нарушить неизменные законы возможно, если это не физические законы, а законы моральные.

Итак, законы природы можно подразделить на: 1) закон общефизический, который невозможно нарушить; 2) закон, относящийся к существам чувствующим (животные и человек); 3) закон, относящийся только к разумным существам.

Все они являются законами неизменными. Естественные законы, относящиеся к животным и человеку, воспринимаются чувствами. Законы, относящиеся к человеку, воспринимаются благодаря разуму. Они действуют в зависимости от степени их чувственного восприятия и/или осознания и могут быть нарушены по неведению или в силу страстей.

По этой причине у Монтескье в первой книге «Духа законов» появляются еще три вида законов. Это законы выраженные (или установленные): а) Богом «в заветах религии»; б) философами в виде «законов морали» (аналог законов, которые принято было называть естественными); в) законодателями в форме «политических и гражданских», или положительных законов .

В дальнейшем, описывая в своей работе естественные законы, Монтескье, по всей видимости, имеет в виду не первоначальные естественные законы, а естественные законы в том значении, которое обыкновенно вкладывали в это понятие – выведенные философами законы морали. В таком случае становится понятным, почему он считает возможным «применять принципы гражданского права, видоизменяя при этом принципы естественного права».

Монтескье подчеркивает первичность естественных законов. «Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у них есть также и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать действительными, разумные существа были возможны, следовательно, возможны были отношения между ними, возможны, поэтому и законы» .

Указанные законы, которые «вытекают единственно из устройства нашего существа», предполагается искать «во время, предшествовавшее образованию общества» . Исходные естественные законы по Монтескье – это те природные стремления, которые характерны для первобытного человека, тогда как под ними обыкновенно понимались выведенные человеческим разумом из правила его поведения, ограничения его природной (животной) сути. Монтескье связывает естественный закон в первую очередь со способностью чувствовать, а не разумностью человека. Он, в данном случае, говоря о законах, фактически рассуждает об элементарных природных влечениях характерных для первобытного человека, о влечениях, которые действуют на бессознательном уровне. Поэтому, полемизируя с Гоббсом, он утверждает, что «идея власти и господства настолько сложна и зависит от такого множества других идей, что она не может быть первой во времени идеей человека» .

Вот как представляет Монтескье естественные законы. Человек вначале слаб, крайне боязлив, «каждый чувствует себя низшим по отношению к другим людям и лишь с трудом доходит до чувства равенства с ними. Стремление нападать друг на друга чуждо таким людям; следовательно, мир является первым естественным законом человека». «С чувством своей слабости человек соединяет ощущение своих нужд. Поэтому второй естественный закон человека – стремление добывать себе пищу. … Просьба, обращенная одним человеком к другому, составляет третий естественный закон человека. … Желание жить в обществе – четвертый естественный закон человека» .

Четвертый закон – появляется не сразу, а лишь по мере возникновения у человека способности мыслить и приобретать знания. Вместе с эволюцией природы человека (от полу-животного состояния до состояния человека разумного, от боязливости к общительности и т.д.) происходит развитие и естественных законов. Именно с разумностью Монтескье связывает возможность появления и положительных законов.

В тексте «Духа законов» можно обнаружить и иную формулировку естественных законов. Так в Главе III Книги Х автор указывает: «Права завоевателя по отношению к завоеванному им народу определяются четырьмя видами законов: законом природы, по которому все существующее стремится к сохранению своего вида; законом естественного разума, который требует, чтобы мы поступали с другими так, как хотели бы, чтобы они поступали с нами; законом образования политических обществ, по которому природа не ограничила продолжительности их существования, и, наконец, законом, который вытекает из самой сути дела» . Стремление к самосохранению может быть оценено как более краткая формулировка законов природы, описанных в Главе II Книги I. Закон естественного разума можно сравнить с четвертым законом природы, поскольку оба они выводятся человеческим разумом. Однако содержание их различно. Совершенно выбиваются из исходной конструкции законов последние два закона. В пятнадцатой книге Монтескье добавляет в частности к естественному праву «законы целомудрия», которые «должны соблюдаться всеми народами мира» .

Непосредственной причиной создания позитивных законов является война – между народами, между отдельными лицами. «Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между людьми. …Люди имеют законы, определяющие отношения между этими народами: это международное право. Как существа, живущие в обществе, существование которого нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще законы, коими определяются отношения всех граждан между собою: это право гражданское» .

Правильная классификация законов необходима, по мнению Монтескье, для того, чтобы не смешивать предметы их регулирования. «…Высшая задача человеческого разума состоит в том, чтобы точным образом определить, к какому из названных разрядов по преимуществу относятся те или другие вопросы, подлежащие определению закона, дабы не внести беспорядка в те начала, которые должны управлять людьми» . Как считает В.С. Нерсесянц, «требование о том, чтобы гражданский закон не противоречил естественному праву, означает не зависимость первого от второго, а неправомерность вторжения первого в сферу действия второго, особенно когда вторжение нарушает правила данной автономной сферы». Однако у Монтескье мы можем найти совершенно однозначные указания на то, что в определенных случаях следует «применять принципы гражданского права, видоизменяя при этом принципы естественного права» . В.С. Нерсесянц пишет также, что позитивное право у Монтескье независимо (в своей области) «от иных разрядов законов (естественного права и т.д.)». Но в таком случае теряется принципиальный смысл естественного закона. Он превращается в разновидность моральных норм, не обладающих особым статусом в системе права. Уже в первой книге французский мыслитель пишет об обязательном соответствии «Духу законов». И что же он включает в «дух законов»? – «Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью устройство его, – что составляет задачу политических законов, – или только поддержание его существования, – что составляет задачу гражданских законов. Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату – холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются» . Здесь нет никаких естественных законов!

Действительное значение имеют не так называемые естественные законы, а мораль, нравы и обычаи. Они не зависят от положительного законодательства, но коренятся в истории и культуре народа. «Нравы и обычаи суть порядки, не установленные законами; законы или не могут, или не хотят установить их» . Особую значимость нравы и обычаи имеют в деспотических режимах. «…В этих государствах, так сказать, совсем нет законов. Там есть только нравы и обычаи… Законы издаются, а нравы внушаются; последние более зависят от общего духа, а первые – от отдельных учреждений…». По этой причине Монтескье не рекомендует изменять нравы и обычаи посредством законов – «лучше изменять их посредством внедрения иных нравов и иных обычаев» .

Высказывание Монтескье о разграничении сферы применения закона и нравов, нравов и обычаев больше похоже на звучную фразу, чем на точную и обоснованную научную формулу. «Между законами и нравами есть то различие, что законы определяют преимущественно действия гражданина, а нравы – действия человека. Между нравами и обычаями есть то различие, что первые регулируют внутреннее, а вторые – внешнее поведение человека» . Тем не менее, соответствующий подход к указанной проблеме получил широкое хождение.

Смешение названных социальных регуляторов Монтескье видит в Спарте и Китае. «Ликург составил один общий кодекс законов, нравов и обычаев; то же самое сделали и законодатели Китая» . В этом, считает Монтескье, нет ничего удивительного, «ведь в нравах проявляются законы, а в обычаях – нравы» . Кроме этого, Монтескье подчеркивает, что и там, где законы, нравы и обычаи разделены «между ними сохраняется самая тесная связь» . Таким образом, и сам принцип, выводимый французским мыслителем, оказывается относительным. «Законодатели Китая … смешали воедино религию, законы, нравы и обычаи – все это стало моралью, все это стало добродетелью. Правила, относившиеся к этим четырем пунктам, составили то, что было названо обрядами. Неуклонное исполнение этих обрядов и было торжеством китайского правления» . Но Китай однозначно определяется как деспотическое государство.

Проблема различения права и закона как таковая не возникает в работе «О духе законов». Ее автор свободно (судя по переводу на русский язык) пользуется обоими терминами (в значении закон, законодательство) как синонимами, не имеющими каких-либо заметных смысловых различий. Поэтому утверждение известного исследователя творчества Монтескье Н.М. Азаркина о том, что «подобно другим теоретика естественного права он различал право и закон» представляется неправомерным. Н.М. Азаркин указывает: «право – это то, что предшествует закону и определяет его. Право является выражением справедливости. Только справедливое может быть правом», «право в учении Монтескье идентично справедливым отношениям».

Однако в типичных естественно-правовых теориях Нового времени, на которые ссылается исследователь, естественное право и закон различаются как природная свобода и ее ограничение. В государстве пределы указанной свободы устанавливаются гражданским законом. Сам Монтескье определяет свободу в «обществе с законами» (государстве) не самым лучшим для либерала образом: «...свобода есть право делать всё, что дозволено законами» . Следует, однако, учесть что, по мнению Монтескье только социально значимое поведение может быть предметом правового регулирования. «Закон не есть простое проявление силы; вещи, по своей природе безразличные, не входят в круг его компетенции» .

Непонятно также как из текста Монтескье можно делать вывод о «справедливом праве как основе положительного законодательства». Во-первых, справедливое право, если следовать логике Азаркина Н.М. – это тавтология. Во-вторых, действительной целью основного труда Монтескье является нахождение соответствия между положительными законами и различными условиями жизни данного общества, а также нахождение правильного соотношения различных систем нормативного регулирования общественной жизни.

Монтескье не ставит себе задачу дать академическое объяснение понятию справедливости, хотя достаточно активно им пользуется.

Он дает в «Персидских письмах» и первой книге «Духа законов» чрезвычайно общие определения справедливости: «Справедливость – это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то бог, будь то ангел или, наконец, человек». Но точно так же в сочинении «О духе законов» он определяет в самом широком значении законы. «Справедливость вечна и отнюдь не зависит от человеческих законов». «Отношения справедливости предшествуют установившему их положительному закону» .

Как видим, Монтескье не делает различий между естественным законом и справедливостью. Он приводит некоторые примеры справедливых отношений. «Так, например, если существует общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа облагодетельствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования; если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т.д.» .

Но подчинение законам, благодарность, воздаяние за зло и пр. – это требования естественных законов. Справедливость по Монтескье сводится, так же как и у других представителей естественно-правовой теории, к необходимости следовать велениям естественных законов.

Н.М. Азаркин считает, что «справедливость по Монтескье имеет двойственный характер. С одной стороны, он наделял справедливостью людей от природы, считая, «что люди рождены, чтобы быть добродетельными и что справедливость – качество, присущее им так же, как и самое существование». …С другой стороны, Монтескье находил проявления справедливости в конкретной исторической действительности и характеризовал справедливость как определенное соотношение между вещами. «Справедливость – это соотношение между вещами: оно всегда одно и то же, какое бы существо его ни рассматривало, будь то бог, будь то ангел или, наконец, человек».

Здесь не совсем понятно о какой «двойственности» идет речь. Монтескье и в «Персидских письмах» и в работе «О духе законов» стремится подчеркнуть объективную природу справедливости. Почему делает невозможным нахождение справедливости в исторической действительности? Вечное и неизменное отношение между всеми вещами не может быть сведено к изменяющимся общественным отношениям, но оно может в них проявляться. Другое дело, что Монтескье, как можно было видеть, фактически «дезавуирует» свое собственное утверждение о вечности и неизменности справедливости сделанное в «Персидских письмах» и в первой книге «О духе законов», когда в последних книгах этого же сочинения допускает изменение принципов естественного права гражданскими законами.

Творчество Монтескье явилось свидетельством кризиса естественно-правовой парадигмы. Монтескье стремился выявить «дух законов» с «позитивистских» позиций, используя сравнительный метод. В итоге, от естественно-правовой парадигмы осталась, по существу, одна лишь фразеология. После сочинения Монтескье «О духе законов» обращение к праву природы, стремление найти одинаковое для всех стран идеальное право выглядит уже анахронизмом.

Глава 2. Функционирование общественно-политической лексики в философских произведениях Монтескье: переводческий аспект

История политических и правовых учений

Одним из первых французских просветителей был Шарль-Луи Монтескье (1689-1755) - правовед, философ, писатель. Классическое формулировки теория разделения властей получила в трудах Монтескье "Персидские письма" и "О духе законов". Цель этой теории - гарантировать безопасность граждан от произвола и злоупотребления властей, обеспечить политическую свободу.

Исходные понятия Монтескье отличались риционализмом и натурализмом. Однако это не помешало ему развить общее учение о зависимости юридических норм государства и общежития от законов, определяемых типом государственного строя - республиканским, монархическим или деспотическим. Вообще Монтескье считал, что основная задача законодателя - это предложить обществу такие законы, которые бы историческом уровню развития духа народа.

В разработке учения о законах общежития Монтескье не ограничивался натуралистическими абстракциями, а использовал широкое поле сопоставления политического строя и законодательства Англии и Франции с императорским Римом. Этим Монтескье начал сравнительный метод изучения философии права. Это позволило ему обосновать свое понимание главных типов государственного устройства, условий их развития и упадка. Однако возможность существования различных типов государственного устройства Монтескье объяснял основном зависимостью образа правления от физических особенностей страны (расположение в пространстве, возможностей климата). То есть подход Монтескье подвергся сильному влиянию натуралистических взглядов на причины общественных явлений.

Во всех типах правления Монтескье исследовал условия, при которых они обеспечивают личную свободу и могут вырождаться в деспотизм. Итак, по Монтескье, свобода возможна при любой форме правления, если в государстве господствует право, гарантированное от нарушения законности разделением верховной власти на законодательную, исполнительную и судебную ветви, и которые взаимно сдерживать друг друга. Основная гарантия свободы - учреждения, сдерживающие и ограничивающие произвол.

Следовательно, по этой теории, право есть мера свободы. Поэтому, если в конституциях умеренных государств не будут предусмотрены гарантии обеспечения верховенства права, что ставило бы преграды для злоупотребления властью и нарушения законов, политическая свобода в них также будет потеряна. Свободное государство, по Монтескье, теоретически должно основываться на принципах разделения властей, взаимного сдерживания властей от произвола, доступа к верховной власти выходцев из различных социальных слоев общества.

Вместе принцип верховенства права, закрепленный в теории Монтескье, не означает, что речь в ней идет о равновесии властей. Законодательная власть должна доминирующий характер: она создает законы, являющиеся выражением общей воли, права в государстве, а обе другие ветви власти лишь реализуют и исполняют законы, их деятельность имеет подзаконный характер.

Как просветитель Монтескье усматривал в праве общечеловеческую ценность, а цель права - в свободе, равенстве, безопасности всех людей. В отличие от Гоббса, Монтескье объявил важнейшим законом естественного права не войну всех против всех, а мир.

Он утверждал, что законы государства - не продукт произвольной деятельности законодателей, не простая проекция природных законов, вытекающих из разумной природы человека, а результат закономерного влияния различных факторов общественного развития на законодательный процесс, на них должен считаться законодатель и которые проявляются в том, что мыслитель называл "духом законов".

"Эти законы должны быть в такой тесной зависимости от особенностей народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно редких случаях законы одного народа могут стать пригодными как законы для другого народа".

Законы должны соответствовать физико-географическим особенностям государства (ее климату, качеству ее почв, ее состояния, ее размерам и под.) Кроме того, они должны находиться в определенных отношениях друг с другом, с целями законодателя, с положением вещей, на которые они опираются. Совокупность всех этих отношений Монтескье называл "духом законов".

Философ попытался с помощью категории "духа законов" решить проблему соотношения "право-закон", осветить внутренний взаимосвязь этих понятий. Право, по Монтескье, - это то, что предшествует закону и определяет его. Право является выразителем справедливости. Только справедливое может быть правом. А общество неизбежно ждет хаос, если оно не станет на принципах справедливости. Справедливость, по его мнению, имеет двойной характер. С одной стороны, он наделял справедливостью людей от природы, считая, что люди рождены, чтобы быть добродетельными, и что справедливость - черта, присущая им так же, как и само существование. Кроме того, Монтескье усматривал проявление справедливости в конкретной исторической действительности и характеризовал справедливость как некое вечное, врожденное соотношение между вещами.

Правом в концепции философа есть справедливые отношения между явлениями и вещами, оно имеет субъективный характер, что познается чувством и разумом. Люди для своего блага могут познать справедливые отношения между вещами и потом создать позитивные законы, соответствующие праву.

Цель учения Монтескье о праве заключалась в том, чтобы справедливое право стало основой положительного законодательства. Для реализации этой цели он считал необходимым дать людям основы необходимых знаний, методы и способы познания справедливых отношений. Эти задачи решаются в процессе длительного развития человека и общества посредством воспитания и образования людей, прежде законодателей.

Умный законодатель, зная факторы, определяющие "дух законов", и его соотношение с законодательством в государстве, может создать и периодически менять соответствующую "духу законов" модель законодательства, которое адекватно отражает справедливое право государства.

Указания Монтескье о множественности факторов, влияющих на содержание и применение законов, сейчас, по-прежнему служат основой для построения либеральных и конституционных теорий права, которые нашли свое концентрированное выражение в учениях о правовом государстве.