«Было очень страшно»: Три истории о сексуальном насилии. Истории из реальной жизни
November 30th, 2016 , 06:00 pm
Когда мне было 12 лет, я поехала отдыхать в лагерь на юг на 3 недели.
Меня поселили с пятью девчонками, двум из которых было 15 лет, остальным чуть меньше.
С тремя девочками помладше я общалась нормально, а те двое стали сначала меня подкалывать, потом мазать пастой, насыпать соль на кровать, позорить меня перед всем отрядом. Трое нормальных соседок перестали со мной общаться из-за этого. Пыталась дать отпор, но их было больше.
Вся эта ситуация настолько меня достала, что я пошла к вожатым, и попросила их перевести меня в другой отряд, только по-тихому, потому что не уживаюсь с соседками и они меня достают.
Вместо этого тетка вожатая зашла со мной в нашу комнату, и заявила, что если еще раз меня кто-то обидит, его накажут, чтобы меня оставили в покое, и послав мне милую улыбку упорхнула из палаты.
Дальше начался ад. Не давали уснуть, гнобили за любой поворот головы. Дошло до того, что мне предъявили претензии за то, что я купила в магазине такое же мороженое как эти две пятнадцатилетние и за то, что у меня была маленькая баночка, куда я налила шампунь перед поездкой, а эти девки стали говорить, что у меня там хлорка от вшей. С меня стягивали купальник на море, не давали вымыться в душе, комментировали как я ем, утро начиналось с их развлечений за счет издевательства надо мной.
Просила вожатых дать мне позвонить родителям, чтобы меня забрали, отказали, сказали "вот если они сами позвонят, и решат тебя забрать, тогда пожалуйста". Мобильников тогда не было.
Один раз одна из обидчиц достала где-то палку от швабры и стала меня ей задевать во время тихого часа. Мне надоело, я выхватила палку, шарахнула ей по руке этим приспособлением, и еще наваляла дополнительно.
После этого весь отряд перестал со мной разговаривать, парни с которыми эта соседка успела повстречаться, сказали мне, что если еще раз я кого то трону, они наваляют мне так, что я не смогу ходить. Соседки по комнате прыгали весь день над обидчицей и говорили "Ирочка, мы ей еще покажем!", однако никто не смел меня больше тронуть.
Прошло больше 15 лет, и вот, в один прекрасный день ко мне звонят в дверь, открываю, вижу располневшую женщину с ребенком на руках, которая просто пришла сказать, что они с мужем сняли соседнюю квартиру, пришла познакомиться, я сразу узнала в ней ту самую Ирочку.
Я все прекрасно помню, и найду способ, как отомстить ей, месть блюдо, которое стоит подавать холодным. Не подала вида, что узнала ее.
Напоследок хочу попросить всех родителей сразу же интересоваться, как дела у ребенка, если он куда-то отправился и учить детей делиться наболевшим, ведь после этой поездки я своим родителям рассказать это не смогла, потому что не хотела их расстраивать, мне было их жалко. Такие обиды редко проходят бесследно.
Ф. Достоевский - интимная жизнь гения Енко К
РАСТЛЕНИЕ МАЛОЛЕТНЕЙ (Из романа «БЕСЫ»)
РАСТЛЕНИЕ МАЛОЛЕТНЕЙ
(Из романа «БЕСЫ»)
«От Ставрогина.
Я, Николай Ставрогин, отставной офицер в 186 - году жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия. У меня было тогда в продолжение некоторого времени три квартиры. В одной из (них) проживал я сам в номерах со столом и прислугою, где находилась тогда и Марья Лебядкина, ныне законная жена моя. Другие же обе квартиры мои я нанял тогда помесячно для интриги: в одной принимал одну любившую меня даму, а в другой её горничную и некоторое время был очень занят намерением свести их обеих так, чтобы барыня и девка у меня встретились при моих приятелях и при муже. Зная оба характера, ожидал себе от этой глупой шутки большого удовольствия.
Приготовляя исподволь эту встречу, я должен был чаще посещать одну из сих квартир в большом доме в Гороховой, так как сюда приходила та горничная. Тут у меня была одна лишь комната, в четвертом этаже, нанятая от мещан из русских. Сами они помещались рядом в другой, теснее, и до того, что дверь разделявшая всегда стояла отворенною, чего я и хотел. Муж у кого-то был в конторе и уходил с утра до ночи. Жена, баба лет сорока, что-то разрезывала и сшивала из старого в новое и тоже нередко уходила из дому относить, что нашила. Я оставался один с их дочерью, думаю, лет четырнадцати, совсем ребенком на вид. Ее звали Матрешей. Мать её любила, но часто била и по их привычке ужасно кричала на неё по-бабьи. Эта девочка мне прислуживала и убирала у меня за ширмами.
Однажды у меня со стола пропал перочинный ножик, который мне вовсе был не нужен и валялся так. Я сказал хозяйке, никак не думая о том, что она высечет дочь. Но та только что кричала на ребенка (я жил просто, и они со мной не церемонились) за пропажу какой-то тряпки, подозревая, что та её стащила, и даже отодрала за волосы. Когда же эта самая тряпка нашлась под скатертью, девочка не захотела сказать ни слова в попрек и смотрела молча. Я это заметил и тут же в первый раз хорошо заметил лицо ребенка, а до тех пор оно лишь мелькало. Она была белобрысая и весноватая, лицо обыкновенное, но очень много детского и тихого, чрезвычайно тихого. Матери не понравилось, что дочь не попрекнула за битье даром, и она замахнулась на неё кулаком, но не ударила; тут как раз подоспел мой ножик. В самом деле, кроме нас троих, никого не было, а ко мне за ширмы входила только девочка. Баба остервенилась, потому что в первый раз прибила несправедливо, бросилась к венику, нарвала из него прутьев и высекла ребенка до рубцов, на моих глазах. Матреша от розог не кричала, но как-то странно всхлипывала при каждом ударе. И потом очень всхлипывала, целый час.
Но прежде того было вот что: в ту самую минуту, когда хозяйка бросилась к венику, чтобы надергать розог, я нашел ножик на моей кровати, куда он как-нибудь упал со стола. Мне тотчас пришло в голову не объявлять, для того чтоб её высекли. Решился я мгновенно; в такие минуты у меня всегда прерывается дыхание. Но я намерен рассказать все в более твердых словах, чтоб уж ничего более не оставалось скрытого.
Всякое чрезвычайно позорное, без меры унизительное, подлое и, главное, смешное положение, в каковых мне случалось бывать в моей жизни, всегда возбуждало во мне, рядом с безмерным гневом, неимоверное наслаждение. Точно так же и в минуты преступлений, и в минуты опасности жизни. Если б я что-нибудь крал, то я бы чувствовал при совершении кражи упоение от сознания глубины моей подлости. Не подлость я любил (тут рассудок мой бывал совершенно цел), но упоение мне нравилось от мучительного сознания низости. Равно всякий раз, когда я, стоя на барьере, выжидал выстрела противника, то ощущал то же самое позорное и неистовое ощущение, а однажды чрезвычайно сильно. Сознаюсь, что часто я сам искал его, потому что оно для меня сильнее всех в этом роде. Когда я получал пощечины (а я получил их две в мою жизнь), то и тут это было, несмотря на ужасный гнев. Но если сдержать при этом гнев, то наслаждение превысит все, что можно вообразить. Никогда я не говорил о том никому, даже намеком, и скрывал как стыд и позор. Но когда меня раз больно били в кабаке в Петербурге и таскали за волосы, я не чувствовал этого ощущения, а только неимоверный гнев, не быв пьян, и лишь дрался.
…Когда кончилась экзекуция, я положил ножик в жилетный карман и, выйдя, выбросил на улицу, далеко от дому, так, чтобы никто никогда не узнал. Потом я выждал два дня. Девочка, поплакав, стала ещё молчаливее; на меня же, я убежден, не имела злобного чувства. Впрочем, наверно, был некоторый стыд, за то, что её наказали в таком виде при мне, она не кричала, а только всхлипывала под ударами, конечно потому, что тут стоял я и все видел. Но и в стыде этом она, как ребенок, винила, наверно, одну себя. До сих пор она, может быть, только боялась меня, но не лично, а как постояльца, человека чужого, и, кажется, была очень робка.
Вот тогда-то в эти два дня я и задал себе раз вопрос, могу ли я бросить и уйти от замышленного намерения, и я тотчас почувствовал, что могу, могу во всякое время и сию минуту. Я около того времени хотел убить себя от болезни равнодушия; впрочем, не знаю от чего. В эти же два-три дня непременно надо выждать, чтобы девочка все забыла.
Как только кончились три дня, я воротился в Гороховую. Мать куда-то собиралась с узлом; мещанина, разумеется, не было. Остались я и Матреша. Окна были отперты. В доме все жили мастеровые, и целый день изо всех этажей слышался стук молотков или песни. Мы пробыли уже с час. Матреша сидела в своей каморке, на скамеечке, ко мне спиной, и что-то копалась с иголкой. Наконец вдруг тихо запела, очень тихо; это с ней иногда бывало. Я вынул часы и посмотрел, который час, было два. У меня начинало биться сердце. Но тут я вдруг опять спросил себя: могу ли остановить? и тотчас же ответил себе, что могу. Я встал и начал к ней подкрадываться. У них на окнах стояло много герани, и солнце ужасно ярко светило. Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял её руку и тихо поцеловал, принагнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал у ней руку, вдруг рассмешило её, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дергаться, чтобы заплакать, но все-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв её к себя на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Все лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то все шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо её выражало совершенное восхищение.
Я чуть не встал и не ушел так это было мне неприятно в таком крошечном ребенке - от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался. Когда все кончилось, она была смущена. Я не пробовал её разуверять и уже не ласкал её. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо её мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею все более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно. Я боялся, что она опять испугается, как давеча, и молча ушел из дому.
Полагаю, что все случившееся должно было ей представиться окончательно как беспредельное безобразие, со смертным ужасом. Несмотря на русские ругательства, которые она должна была слышать с пеленок, и всякие странные разговоры, я имею полное убеждение, что она ещё ничего не понимала. Наверное ей показалось в конце концов, что она сделала неимоверное преступление и в нем смертельно виновата, - „бога убила“.
В ту ночь я имел драку в кабаке. Но я проснулся у себя в номерах наутро, меня привез Лебядкин. Первая мысль по пробуждении была о том: сказала она или нет; это была минута настоящего страха, хоть и не очень ещё сильного. Я был очень весел в то утро и ужасно ко всем добр, и вся ватага была мною очень довольна. Но я бросил их всех и пошел в Гороховую. Я встретился с нею ещё внизу, в сенях. Она шла из лавочки, куда её посылали за цикорием. Увидев меня, она стрельнула в ужасном страхе вверх по лестнице. Когда я вошел, мать уже хлестнула её два раза по щеке за то, что вбежала в квартиру „сломя голову“, чем и прикрылась настоящая причина её испуга. Итак, все пока было спокойно. Она куда-то забилась и не входила все время, пока я был. Я пробыл с час и ушел.
К вечеру я опять почувствовал страх, но уже несравненно сильнее. Конечно, я мог отпереться, но меня могли и уличить. Мне мерещилась каторга. Я никогда не чувствовал страху и, кроме этого случая в моей жизни, ни прежде, ни после ничего не боялся. И уж особенно Сибири, хотя и мог быть сослан не однажды. Но в этот раз я был испуган и действительно чувствовал страх, не знаю почему, в первый раз в жизни, - ощущение очень мучительное. Кроме того, вечером, у меня в номерах, я возненавидел её до того, что решился убить. Главная ненависть моя была при воспоминании об её улыбке. Во мне рождалось презрение с непомерною гадливостью за то, как она бросилась после всего в угол и закрылась руками, меня взяло неизъяснимое бешенство, затем последовал озноб; когда же под утро стал наступать жар, меня опять одолел страх, но уже такой сильный, что я никакого мучения не знал сильней. Но я уже не ненавидел более девочку; по крайней мере до такого пароксизма, как с вечера, не доходило. Я заметил, что сильный страх совершенно прогоняет ненависть и чувство мщения.
Проснулся я около полудня, здоровый, и даже удивился некоторым из вчерашних ощущений. Я, однако же, был в дурном расположении духа и опять-таки принужден был пойти в Гороховую, несмотря на все отвращение. Помню, что мне ужасно хотелось бы в ту минуту иметь с кем-нибудь ссору, но только сериозную. Но, придя на Гороховую, я вдруг нашел у себя в комнате Нину Савельевну, ту горничную, которая уже с час ожидала меня. Эту девушку я совсем не любил, так что она пришла сама немного в страхе, не рассержусь ли я за незваный визит. Но я вдруг ей очень обрадовался. Она была недурна, но скромна и с манерами, которые любит мещанство, так что моя баба-хозяйка давно уже очень мне хвалила её. Я застал их обеих за кофеем, а хозяйку в чрезвычайном удовольствии от приятной беседы. В углу их каморки я заметил Матрешу. Она стояла и смотрела на мать и на гостью неподвижно. Когда я вошел, она не спряталась, как тогда, и не убежала. Мне только показалось, что она очень похудела и что у ней жар. Я приласкал Нину и запер дверь к хозяйке, чего давно не делал, так что Нина ушла совершенно обрадованная. Я её сам вывел и два дня не возвращался в Гороховую. Мне уже надоело.
Я решился все покончить, отказаться от квартиры и уехать из Петербурга. Но когда я пришел, чтоб отказаться от квартиры, я застал хозяйку в тревоге и в горе: Матреша была больна уже третий день, каждую ночь лежала в жару и ночь бредила. Разумеется, я спросил, об чем она бредит (мы говорили шепотом - в моей комнате). Она мне зашептала, что бредит „ужасти“: „Я, дескать, бога убила“. Я предложил привести доктора на мой счет, но она не захотела: „Бог даст, и так пройдет, не все лежит, днем-то выходит, сейчас в лавочку сбегала“. Я решился застать Матрешу одну, а как хозяйка проговорилась, что к пяти часам ей надо сходить на Петербургскую, что и положил воротиться вечером.
Я пообедал в трактире. Ровно в пять с четвертью воротился. Я входил всегда с своим ключом. Никого, кроме Матреши, не было. Она лежала в каморке за ширмами на материной кровати, и я видел, как она выглянула; но я сделал вид, что не замечаю. Все окна были отворены. Воздух был тепл, было даже жарко. Я походил по комнате и сел на диван. Все помню до последней минуты. Мне решительно доставляло удовольствие не заговаривать с Матрешей. Я ждал и просидел целый час, и вдруг она вскочила сама из-за ширм. Я слышал, как стукнули её обе ноги об пол, когда она вскочила с кровати, потом довольно скорые шаги, и она стала на пороге в мою комнату. Она глядела на меня молча. В эти четыре или пять дней, в которые я с того времени ни разу не видал её близко, действительно очень похудела. Лицо её как бы высохло, и голова, наверно, была горяча. Глаза стали большие и глядели на меня неподвижно, как бы с тупым любопытством, как мне показалось сначала. Я сидел в углу дивана, смотрел на неё и не трогался. И тут вдруг опять я почувствовал ненависть. Но очень скоро заметил, что она совсем меня не пугается, а, может быть, скорее в бреду. Но она и в бреду не была. Она вдруг часто закивала на меня головой, как кивают, когда очень укоряют, и вдруг подняла на меня свой маленький кулачок и начала грозить им мне с места. Первое мгновение мне это движение показалось смешным, но дальше я не мог его вынести: я встал и подвинулся к ней. На её лице было такое отчаяние, которое невозможно было видеть в лице ребенка. Она все махала на меня своим кулачонком с угрозой и все кивала, укоряя. Я подошел близко и осторожно заговорил, но увидел, что она не поймет. Потом вдруг она стремительно закрылась обеими руками, как тогда, отошла и стала к окну, ко мне спиной. Я оставил её, воротился в свою комнату и сел тоже у окна. Никак не пойму, почему я тогда не ушел и остался как будто ждать. Вскоре я опять услышал поспешные шаги её, она вышла в дверь на деревянную галерею, с которой и был сход вниз по лестнице, и я тотчас побежал к моей двери, приотворил и успел ещё подглядеть, как Матреша вошла в крошечный чулан вроде курятника, рядом с другим местом. Странная мысль блеснула в моем уме. Я притворил дверь - и к окну. Разумеется, мелькнувшей мысли верить ещё было нельзя; „но однако“… (Я все помню).
Через минуту я посмотрел на часы и заметил время. Надвигался вечер. Надо мной жужжала муха и все садилась мне на лицо. Я поймал, подержал в пальцах и выпустил за окно. Очень громко въехала внизу во двор какая-то телега. Очень громко (и давно уже) пел песню в углу двора в окне один мастеровой, портной. Он сидел за работой, и мне его было видно.
Мне пришло в голову, что так как меня никто не повстречал, когда я входил в ворота и подымался по лестнице, то, конечно, не надо, чтобы и теперь повстречали, когда я буду сходить вниз, и я отодвинул стул от окна. Затем взял книгу, но бросил и стал смотреть на крошечного красненького паучка на листке герани и забылся. Я все помню до последнего мгновения.
Я вдруг выхватил часы. Прошло двадцать минут с тех пор, как она вышла. Догадка принимала вид вероятности. Но я решился подождать ещё с четверть часа. Приходило тоже в голову, не воротилась ли она, а я, может быть, прослышал; но этого не могло и быть: была мертвая тишина, и я мог слышать писк каждой мушки. Вдруг у меня стало биться сердце. Я вынул часы: недоставало трех минут; я их высидел, хотя сердце билось до боли. Тут-то я встал, накрылся шляпой, застегнул пальто и осмотрелся в комнате, все ли на прежнем месте, не осталось ли следов, что я заходил? Стул я придвинул ближе к окну, как он стоял прежде. Наконец, тихо отворил дверь, запер её моим ключом и пошел к чуланчику. Он был приперт, но не заперт; я знал, что он не запирался, но я отворить не хотел, а поднялся на цыпочки и стал глядеть в щель. В это самое мгновение, подымаясь на цыпочки, я припомнил, что когда сидел у окна и смотрел на красного паучка и забылся, то думал о том, как я приподымусь на цыпочки и достану глазом до этой щелки. Вставляя здесь эту мелочь, хочу непременно доказать, до какой степени явственно я владел моими умственными способностями. Я долго глядел в щель, там было темно, но не совершенно. Наконец я разглядел, что было надо… все хотелось совершенно удостовериться.
Я решил наконец, что мне можно уйти, и спустился с лестницы. Я никого не встретил. Часа через три мы все, без сюртуков, пили в номерах чай и играли в старые карты, Лебядкин читал стихи. Много рассказывали и, как нарочно, все удачно и смешно, а не так, как всегда, глупо. Был и Кириллов. Никто не пил, хотя и стояла бутылка рому, но прикладывался один Лебядкин. Прохор Малов заметил, что „когда Николай Всеволодович довольны и не хандрят, то все наши веселы и умно говорят“. Я запомнил это тогда же.
Но часов уже в одиннадцать прибежала дворникова девочка от хозяйки, с Гороховой, с известием ко мне, что Матреша повесилась. Я пошел с девочкой и увидел, что хозяйка сама не знала, зачем посылала за мной. Она вопила и билась, была кутерьма, много народу, полицейские. Я постоял в сенях и ушел.
Меня почти не беспокоили, впрочем, спросили что следует. Но, кроме того, что девочка была больна и бывала в бреду в последние дни, так что я предлагал с своей стороны доктора на мой счет, я решительно ничего не мог показать. Спрашивали меня и про ножик; я сказал, что хозяйка высекла, но что это было ничего. Про то, что я приходил вечером, никто не узнал. Про результат медицинского свидетельства я ничего не слыхал.
С неделю я не заходил туда. Зашел, когда уже давно похоронили, чтобы сдать квартиру. Хозяйка все ещё плакала, хотя уже возилась с своим лоскутьем и с шитьем по-прежнему. „Это я за ваш ножик её обидела“, сказала она мне, но без большого укора. Я рассчитался под тем предлогом, что нельзя же мне теперь оставаться в такой квартире, чтоб принимать в ней Нину Савельевну. Она ещё раз похвалила Нину Савельевну на прощанье. Уходя, я подарил ей пять рублей сверх должного за квартиру…»
СЛАДОСТРАСТИЕ
(Из романа «Преступление и наказание»)
Это все вздор, - сказал Свидригайлов Раскольникову, намачивая полотенце и прикладывая его к голове, - а я вас одним словом могу осадить и все ваши подозрения в прах уничтожить. Знаете ль вы, например, что я женюсь?
Вы уже это мне и прежде говорили.
Говорил? Забыл. Но тогда я не мог говорить утвердительно, потому даже невесты ещё не видал; я только намеревался. Ну а теперь у меня уж есть невеста, и дело сделало… Эй, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы; а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то… Я вас туда свезу, это правда, покажу невесту, но только не теперь… Вы эту Ресслих знаете? Вот эту самую Ресслих, у которой я теперь живу, - а? Слышите? Нет, вы что думаете, вот та самая, про которую говорят, что девчонка-то, в воде-то, зимой-то, - ну, слышите ли? Слышите ли? Ну, так она мне все это состряпала; тебе, говорит, так-то скучно, развлекись время. А я ведь человек мрачный, скучный. Вы думаете, веселый? Нет, мрачный: вреда не делаю, а сижу в углу; иной раз три дня не разговорят. А Ресслих эта шельма, я вам скажу, она ведь что в уме держит: я наскучу, жену-то брошу и уеду, а жена ей достанется, она её и пустит в оборот; в нашем слою то есть, да повыше. Есть, говорит она, Ресслих, один такой расслабленный отец, отставной чиновник, в кресле сидит и третий год ногами не двигается. Есть, говорит, и мать, дама рассудительная, мамаша-то. Сын где-то в губернии служит, не помогает. Дочь вышла замуж и не навещает, а на руках два маленьких племянника (своих-то мало), да взяли, не кончив курса, из гимназии девочку, дочь свою последнюю, через месяц только что шестнадцать лет минет, значит, через месяц её и выдать можно. Это за меня-то. Мы поехали; как это у них смешно; представляюсь: помещик, вдовец, известной фамилии, с такими-то связями, с капиталом, - на что ж, что мне пятьдесят, а той и шестнадцати нет? Кто ж на это смотрит? Ну а ведь заманчиво, а? Ведь заманчиво, ха-ха! Посмотрели бы вы, как я разговорился с папашей да с мамашей! Заплатить надо, чтобы только посмотреть на меня в это время. Выходит она, приседает, ну можете себе представить, ещё в коротеньком платьице, неразвернувшийся бутончик, краснеет, вспыхивает, как заря (сказали ей, конечно).
Не знаю, как вы насчет женских личик, но, по-моему, эти шестнадцать лет, эти детские ещё глазки, эта робость и слезинки стыдливости, по-моему, это лучше красоты, а она ещё к тому ж и собой картинка. Светленькие волоски, в маленькие локончики барашком взбитые, губки пухленькие, аленькие, ножки - прелесть!.. Ну, познакомились, я объявил, что спешу по домашним обстоятельствам, и на другой же день, третьего дня то есть, нас и благословили. С тех пор как приеду, так сейчас её к себе на колени, да так и не спускаю… Ну, вспыхивает, как заря, а я целую поминутно; мамаша-то, разумеется, внушает, что это, дескать, твой муж и что это так требуется, одним словом, малина! И это состояние теперешнее, жениховое, право, может быть, лучше и мужнего… Ха-ха! Я с нею раза два переговаривал - куда не глупа девчонка; иной раз так украдкой на меня взглянет - ажно прожжет. А знаете, у ней личико вроде Рафаэлевой Мадонны. Ведь у Сикстинской Мадонны лицо фантастическое, лицо скорбной юродивой, вам это не бросилось в глаза? Ну, так в этом роде. Только что нас благословили, я на другой день на полторы тысячи и привез: бриллиантовый убор один, жемчужный другой да серебряную дамскую туалетную шкатулку - вот такой величины, со всякими разностями, так даже у ней, у мадонны-то, личико зарделось. Посадил я её вчера на колени, да, должно быть, уж очень бесцеремонно, - вся вспыхнула и слезинки брызнули, да выдать-то не хочет, сама вся горит. Ушли все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем, всем пожертвует, а за все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика, в тюлевом платьице, со взбитыми локончиками, с краскою девичьего стыда и со слезниками энтузиазма в глазах, - согласитесь сами, оно довольно заманчиво. Ведь заманчиво? Ведь стоит чего-нибудь, а? Ну, ведь стоит? Ну…ну слушайте… ну, поедемте к моей невесте… только не сейчас!
Одним словом, в вас эта чудовищная разница лет и развитий и возбуждает сладострастие! И неужели в самом деле так женитесь?
А что ж? Непременно. Всяк об себе сам промышляет и всех веселей тот и живет, кто всех лучше себя сумеет надуть. Ха-ха! Да что вы в добродетель-то так все дышлом въехали? Пощадите, батюшка, я человек грешный. Хе-хе-хе!
ТЕМНЫЙ РАЗВРАТ
(Из романа «Униженные и оскорбленные»)
Ровно в семь часов я был у Маслобоева. Он жил в Шестилавочной, в небольшом доме, во флигеле, в довольно неопрятной квартире о трех комнатах, впрочем не бедно меблированных. Виден был даже некоторый достаток и в то же время чрезвычайная нехозяйственность. Мне отворила прехорошенькая девушка лет девятнадцати, очень просто, но очень мило одетая, очень чистенькая и с предобрыми, веселыми глазками.
Я тотчас догадался, что это и есть та самая Александра Семеновна, о которой он упомянул вскользь давеча, подманивая меня с ней познакомиться. Она спросила: кто я, и, услышав фамилию, сказала, что он ждет меня, но что теперь спит в своей комнате, куда меня и повела. Маслобоев спал на прекрасном, мягком диване, накрытый своею грязною шинелью, с кожаной истертой подушкой в головах. Сон у него был очень чуткий; только что мы вошли, он тотчас же окликнул меня по имени.
А! Это ты? Жду. Сейчас во сне видел, что ты пришел и меня будишь. Значит, пора. Едем.
Куда едем?
К какой? Зачем?
К мадам Бубновой, затем чтобы её раскассировать. А какая красотка-то! - протянул он, обращаясь к Александре Семеновне, и даже поцеловал кончики пальцев при воспоминании о мадам Бубновой…
Тьфу ты с своей Бубновой! - и Александра Семеновна выбежала в величайшем негодовании.
Пора! идем! Прощайте, Александра Семеновна!
Мы вышли.
Видишь, Ваня, во-первых, сядем на этого извозчика. Так. А во-вторых, я давеча, как с тобой простился, кой-что ещё узнал и узнал уж не по догадкам, а в точности. Я ещё на Васильевском целый час оставался. Этот пузан - страшная каналья, грязный, гадкий, с вычурами и с разными подлыми вкусами. Эта Бубнова давно уж известна кой-какими проделками в этом же роде. Она на днях с одной девочкой из честного дома чуть не попалась. Эти кисейные платья, в которые она рядила эту сиротку (вот ты давеча рассказывал), не давали мне покоя; потому что я кой-что уже до этого слышал. Давеча я кой-что ещё разузнал, правда совершенно случайно, но, кажется, наверно. Сколько лет девочке?
По лицу лет тринадцать.
А по росту меньше. Ну, так она и сделает. Коли надо, скажет одиннадцать, а то пятнадцать. И так как у бедняжки ни защиты, ни семейства, то…
Неужели?
А ты что думал? Да уж мадам Бубнова из одного сострадания не взяла бы к себе сироту. А уж если пузан туда повадился, так уж так. Он с ней давеча утром виделся. А болвану Сизобрюхову обещана сегодня красавица, мужняя жена, чиновница и штаб-офицерка. Купецкие дети из кутящих до этого падки; всегда про чин спросят. Это как в латинской грамматике, помнишь: значение предпочитается окончанию. А впрочем, я еще, кажется, с давешнего пьян. Ну, а Бубнова такими делами заниматься не смей.
Она и полицию надуть хочет; да врешь! А потому я и пугну, так как она знает, что я по старой памяти… ну и прочее - понимаешь?
Я был страшно поражен. Все эти известия взволновали мою душу. Я все боялся, что мы опоздаем, и погонял извозчика.
Не беспокойся; меры приняты, - говорил Маслобоев. - Там Митрошка. Сизобрюхов ему поплатится деньгами, а пузатый подлец - натурой. Это ещё давеча решено было. Ну, а Бубнова на мой пай приходится… Потому она не смей…
Мы приехали и остановились у ресторации; но человека, называвшегося Митрошкой, там не было. Приказав извозчику нас дожидаться у крыльца ресторации, мы пошли к Бубновой. Митрошка поджидал нас у ворот. В окнах разливался яркий свет, и слышался пьяный, раскатистый смех Сизобрюхова.
Там они все, с четверть часа будет, - известил Митрошка. - Теперь самое время.
Да как же мы войдем? - спросил я.
Как гости, - возразил Маслобоев. - Она меня знает; да и Митрошку знает. Правда, все на запоре, да только не для нас.
Он тихо постучал в ворота, и они тотчас же отворились. Отворил дворник и перемигнулся с Митрошкой. Мы вошли тихо; в доме нас не слыхали. Дворник провел нас по лесенке и постучался. Его окликнули; он отвечал, что один: «дескать, надоть». Отворили, и мы все вошли разом. Дворник скрылся.
Ай, кто это? - закричала Бубнова, пьяная и растрепанная, стоявшая в крошечной передней со свечою в руках.
Кто? - подхватил Маслобоев. - Как же вы это, Анна Трифоновна, дорогих гостей не узнаете? Кто же, как не мы?.. Филипп Филиппыч.
Ах, Филипп Филиппыч! это вы-с… дорогие гости… Да как же вы-с… я-с… ничего-с… пожалуйте сюда-с.
И она совсем заметалась.
Куда сюда? Да тут перегородка… Нет, вы нас принимайте получше. Мы у вас холодненького выпьем, да машерочек нет ли?
Хозяйка мигом ободрилась.
Да для таких дорогих гостей из-под земли найду; из китайского государства выпишу.
Два слова, голубушка Анна Трифоновна: здесь Сизобрюхов?
З…здесь.
Так его-то мне и надобно. Как же он смел, подлец, без меня кутить!
Да он вас, верно, не позабыл. Все кого-то поджидал, верно, вас.
Маслобоев толкнул дверь, и мы очутились в небольшой комнате, в два окна, с геранями, плетеными стульями и с сквернейшими фортепианами; все как следовало. Но ещё прежде, чем мы вошли, ещё когда мы разговаривали в передней, Митрошка стушевался. Я после узнал, что он и не входил, а пережидал за дверью. Ему было кому потом отворить. Растрепанная и нарумяненная женщина, выглядывавшая давеча утром из-за плеча Бубновой, приходилась ему кума.
Сизобрюхов сидел на тоненьком диванчике под красное дерево, перед круглым столом, покрытым скатертью. На столе стояли две бутылки теплого шампанского, бутылка скверного рому; стояли тарелки с кондитерскими конфетами, пряниками и орехами трех сортов. За столом, напротив Сизобрюхова, сидело отвратительное существо лет сорока и рябое, в черном тафтяном платье и с бронзовыми браслетами и брошками. Это была штаб-офицерка, очевидно поддельная. Сизобрюхов был пьян и очень доволен. Пузатого его спутника с ним не было.
…В эту минуту страшный, пронзительный крик раздался где-то за несколькими дверями, за две или за три комнатки от той, в которой мы были. Я вздрогнул и тоже закричал. Я узнал этот крик: это был голос Елены. Тотчас же вслед за этим жалобным криком раздались другие крики, ругательства, возня и наконец ясные, звонкие, отчетливые удары ладонью руки по лицу. Это, вероятно, расправлялся Митрошка по своей части. Вдруг с силой отворилась дверь и Елена, бледная, с помутившимися глазами, в белом кисейном, но совершенно измятом и изорванном платье, с расчесанными, но разбившимися, как бы в борьбе, волосами, ворвалась в комнату. Я стоял против дверей, а она бросилась прямо ко мне и обхватила меня руками. Все вскочили, все переполошились. Визги и крики раздались при её появлении. Вслед за ней показался в дверях Митрошка, волоча за волосы своего пузатого недруга в самом растерзанном виде. Он доволок его до порога и вбросил к нам в комнату.
Вот он! Берите его! - произнес Митрошка с совершенно довольным видом.
Слушай, - проговорил Маслобоев, спокойно подходя ко мне и стукнув меня по плечу, - бери нашего извозчика, бери девочку и поезжай к себе, а здесь тебе больше нечего делать. Завтра уладим и остальное.
Я не заставил себе повторять два раза. Схватив за руку Елену, я вывел её из этого вертепа. Уж не знаю, как там у них кончилось. Нас не останавливали: хозяйка была поражена ужасом. Все произошло так скоро, что она и помешать не могла. Извозчик нас дожидался, и через двадцать минут я был уже на своей квартире.
Елена была как полумертвая. Я расстегнул крючки у её платья, спрыснул её водой и положил на диван. С ней начался жар и бред. Я глядел на её бледное личико, на бесцветные её губы, на её черные, сбившиеся на сторону, но расчесанные волосок к волоску и напомаженные волосы, на весь её туалет, на эти розовые бантики, ещё уцелевшие кой-где на платье, - и понял окончательно всю эту отвратительную историю. Бедная! Ей становилось все хуже и хуже. Я не отходил от нее…
Что вы тут все пишете? - с робкой улыбкой спросила Елена, тихонько подойдя к столу.
А так, Леночка, всякую всячину. За это мне деньги дают.
Просьбы?
Нет, не просьбы. - И я объяснил ей сколько мог, что описываю разные истории про разных людей: из этого выходят книги, которые называются повестями и романами. Она слушала с большим любопытством…
Ей что-то очень хотелось мне сказать, но она, очевидно, затруднялась и была в большом волнении. Под её вопросами что-то крылось.
А вам много за это платят? - спросила она наконец.
Да как случится. Иногда много, а иногда и ничего нет, потому что работа не работается. Эта работа трудная, Леночка.
Так вы не богатый?
Нет, не богатый.
Так я буду работать и вам помогать…
Она быстро взглянула на меня, вспыхнула, опустила глаза и, ступив ко мне два шага, вдруг обхватила меня обеими руками, а лицом крепко-крепко прижалась к моей груди. Я с изумлением смотрел на нее.
Я вас люблю… я не гордая, - проговорила она. - Вы сказали вчера, что я гордая. Нет, нет… я не такая… я вас люблю. Вы только один меня любите…
Но уже слезы задушали её. Минуту спустя они вырвались из её груди с такою силою, как вчера во время припадка. Она упала передо мной на колени, целовала мои руки, ноги…
Вы любите меня!.. - повторяла она, - вы только один, один!..
Она судорожно сжимала мои колени своими руками. Все чувство её, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени и тем упорнее, тем суровее, чем сильнее потребность излить себя, высказаться, и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам…
Она рыдала до того, что с ней сделалась истерика. Насилу я развел её руки, обхватившие меня. Я поднял её и отнес на диван. Долго ещё она рыдала, укрыв лицо в подушки, как будто стыдясь смотреть на меня, но крепко стиснув мою руку в своей маленькой ручке и не отнимая её от своего сердца.
Мало-помалу она утихла, но все ещё не подымала ко мне своего лица. Раза два, мельком, её глаза скользнули по моему лицу, и в них было столько мягкости и какого-то пугливого и снова прятавшегося чувства. Наконец она покраснела и улыбнулась.
Легче ли тебе? - спросил я, - чувствительная ты моя Леночка, больное ты мое дитя?
Не Леночка, нет… - прошептала она, все ещё пряча от меня свое личико.
Не Леночка? Как же?
Нелли? Почему же непременно Нелли? Пожалуй, это очень хорошенькое имя. Так я тебя и буду звать, коли ты сама хочешь.
Так меня мамаша звала… И никто так меня не звал, никогда, кроме нее… И я не хотела сама, чтоб меня кто звал так, кроме мамаши… А вы зовите; я хочу… Я вас буду всегда любить, всегда любить…
«Любящее и гордое сердечко, - подумал я, - а как долго надо мне было заслужить, чтоб ты для меня стала… Нелли». Но теперь я уже знал, что её сердце предано мне навеки…
…Но в этот день, в продолжение нескольких часов, среди мук и судорожных рыданий, прерывавших рассказ её, она передала мне все, что наиболее волновало и мучило её в её воспоминаниях, и никогда не забуду я этого страшного рассказа.
Это была страшная история; это история покинутой женщины, пережившей свое счастье; больной, измученной и оставленной всеми; отвергнутой последним существом, на которое она могла надеяться, - отцом своим, оскорбленным когда-то ею и в свою очередь выжившим из ума от нестерпимых страданий и унижений. Это история женщины, доведенной до отчаяния; ходившей с своею девочкой, которую она считала ещё ребенком, по холодным, грязным петербургским улицам и просившей милостыню; женщины, умиравшей потом целые месяцы в сыром подвале и которой отец отказывал в прощении до последней минуты её жизни и только в последнюю минуту опомнившийся и прибежавший простить её, но уже заставший один холодный труп вместо той, которую любил больше всего на свете. Это был странный рассказ о таинственных, даже едва понятных отношениях выжившего из ума старика с его маленькой внучкой, уже понимавшей его, уже понимавшей, несмотря на свое детство, многое из того, до чего не развивается иной в целые годы своей обеспеченной и гладкой жизни. Мрачная это была история, одна из тех мрачных и мучительных историй, которые там часто и неприметно, почти таинственно, сбываются под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма, сталкивающихся интересов, угрюмого разврата, сокровенных преступлений, среди всего этого кромешного ада бессмысленной и ненормальной жизни…
Я торопился домой… Против самых ворот дома, в котором я квартировал, стоял фонарь. Только что я стал под ворота, вдруг от самого фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось за мои руки. Ужас охватил меня. Это была Нелли!
Нелли! Что с тобой? - закричал я. - Что ты!
Там, наверху… он сидит… у нас…
Кто такой? Пойдем; пойдем вместе со мной.
Не хочу, не хочу! Я подожду, пока он уйдет… в сенях… не хочу.
Я поднялся к себе с каким-то странным предчувствием, отворил дверь и увидел князя.
Он сидел у стола и читал роман. По крайней мере, книга была раскрыта.
Иван Петрович! - вскричал он с радостью. - Я так рад, что вы наконец воротились. Только что хотел было уезжать. Более часу вас ждал…
Погодите, - сказал я князю и вышел на лестницу. Нелли стояла тут, в темном углу.
Почему ты не хочешь идти, Нелли? Что он тебе сделал? Что с тобой говорил?
Ничего… Я не хочу, не хочу… - повторяла она, - я боюсь…
Как я её ни упрашивал - ничто не помогало. Я уговорился с ней, чтоб как только я выйду с князем, она бы вошла в комнату и заперлась.
И не пускай к себе никого, Нелли, как бы тебя ни упрашивали.
В вы с ним едете?
Она вздрогнула и схватила меня за руки, точно хотела упросить, чтоб я не ехал, но не сказала ни слова. Я решил расспросить её подробно завтра…
Мы вышли. Но я оставил его на лестнице, вошел в комнату, куда уже проскользнула Нелли, и ещё раз простился с нею. Она была ужасно взволнована. Лицо её посинело. Я боялся за нее; мне тяжко было её оставить.
Странная это у вас служанка, - говорил мне князь, сходя с лестницы. - Ведь эта маленькая девочка ваша служанка?
Нет… она так… живет у меня покамест.
Странная девочка. Я уверен, что она сумасшедшая. Представите себе, сначала отвечала мне хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня… что-то хочет сказать - не может. Признаюсь, я струсил, хотел уж бежать от нее, но она, слава богу, сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?
У неё падучая болезнь, - отвечал я.
А, вот что! Ну, это не так удивительно… если она с припадками.
…- А знаете ли что, - сказал мне князь, садясь вместе со мною в коляску, - что если б нам теперь поужинать, а? Как вы думаете?
Право, не знаю, князь, - отвечал я, колеблясь, - я никогда не ужинаю…
Ну, разумеется, и поговорим за ужином, - прибавил он, пристально и хитро смотря мне прямо в глаза.
Я согласился.
Дело в шляпе. В Большую Морскую, к Б.
Я позволил везти себя, но в ресторане решился платить за себя сам.
Мы приехали. Князь взял особую комнату и со вкусом и знанием дела выбрал два-три блюда. Блюда были дорогие, равно как и бутылка тонкого столового вина, которую он велел принести. Все это было не по моему карману. Я посмотрел на карту и велел принести себе полрябчика и рюмку лафиту.
…Он налил мне полстакана из своей бутылки.
Вот видите, мой милый Иван Петрович, я ведь очень хорошо понимаю, что навязывать на дружбу неприлично.
Ведь не все же мы грубы и наглы с вами, как вы о нас воображаете; ну, я тоже очень хорошо понимаю, что вы сидите здесь со мной не из расположения ко мне, а оттого, что я обещался с вами поговорить. Не правда ли?..
…- Послушайте, князь, теперь поздно, и, право…
Что? Боже, какая нетерпимость! Да и куда спешить?..
Он видимо хмелел. Лицо его изменилось и приняло какое-то злобное выражение. Ему, очевидно, хотелось язвить, колоть, кусать, насмехаться. «Это отчасти и лучше, что он пьян, - подумал я, - пьяный всегда разболтает». Но он был себе на уме.
Друг мой, - начал он, видимо наслаждаясь собою, - я сделал вам сейчас одно признание, может быть даже и неуместное, о том, что у меня иногда является непреодолимое желание показать кому-нибудь в известном случае язык. За эту наивную и простодушную откровенность мою вы сравнили меня с полишинелем, что меня искренно рассмешило. Но если вы упрекаете меня или дивитесь на меня, что я с вами теперь груб и, пожалуй, ещё неблагопристоен, как мужик, - одним словом, вдруг переменил с вами тон, то вы в этом случае совершенно несправедливы. Во-первых, мне так угодно, во-вторых, я не у себя, а с вами… то есть я хочу сказать, что мы теперь кутим, как добрые приятели, а в-третьих, я ужасно люблю капризы. Знаете ли, что когда-то я из каприза даже был метафизиком и филантропом и вращался чуть ли не в таких же идеях, как вы? Это, впрочем, было ужасно давно, в златые дни моей юности. Помню, я ещё тогда приехал к себе в деревню с гуманными целями и, разумеется, скучал на чем свет стоит; и вы не поверите, что тогда случилось со мною? От скуки я начал знакомиться с хорошенькими девочками… Да уж вы не гримасничаете ли? О молодой мой друг! Да ведь мы теперь в дружеской сходке. Когда ж и покутить, когда ж и распахнуться! Я ведь русская натура, неподдельная русская натура, патриот, люблю распахнуться, да и к тому же надо ловить минуту и насладиться жизнью. Умрем и - что там! Ну, так вот-с я и волочился. Помню, ещё у одной пастушки был муж, красивый молодой мужичок. Я его больно наказал и в солдаты хотел отдать (прошлые проказы, мой поэт!), да и не отдал в солдаты. Умер он у меня в больнице… У меня ведь в селе больница была, на двенадцать кроватей, - великолепно устроенная; чистота, полы паркетные. Я, впрочем, её давно уж уничтожил, а тогда гордился ею: филантропом был; ну, а мужичка чуть не засек за жену… Ну, что вы опять гримасу состроили? Вам отвратительно слушать? Возмущает ваши благородные чувства? Ну, ну, успокойтесь! Все это прошло. Это я сделал, когда романтизировал, хотел быть благодетелем человечества, филантропическое общество основать… в такую тогда колею попал. Тогда и сек. Теперь не высеку; теперь надо гримасничать; теперь мы все гримасничаем - такое время пришло…
Он было задумался. Но вдруг поднял голову, как-то значительно взглянул на меня и продолжал.
Вот что, мой поэт, хочу я вам открыть одну тайну природы, которая, кажется, вам совсем неизвестна. Я уверен, что вы меня называете в эту минуту грешником, может быть, даже подлецом, чудовищем разврата и порока. Но вот что я вам скажу! Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то, что он боится сказать и ни за что не скажет людям, не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, - то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться. Вот почему, говоря в скобках, так хороши наши светские условия и приличия. В них глубокая мысль - не скажу, нравственная, но просто предохранительная, комфортная, что, разумеется, ещё лучше, потому что нравственность в сущности тот же комфорт, то есть изобретена единственно для комфорта. Но о приличиях после, я теперь сбиваюсь, напомните мне о них потом. Заключу же так: вы меня обвиняете в пороке, разврате, безнравственности, а я, может быть, только тем и виноват теперь, что откровеннее других и больше ничего; что не утаиваю того, что другие скрывают даже от самих себя, как сказал я прежде… Это я скверно делаю, но я теперь так хочу. Впрочем, не беспокойтесь, - прибавил он с насмешливою улыбкой, - я сказал «виноват», но ведь я вовсе не прошу прощения. Заметьте себе еще: я не конфужу вас, не спрашиваю о том: нет ли у вас у самого каких-нибудь таких же тайн, чтоб вашими тайнами оправдать и себя… Я поступаю прилично и благородно. Вообще я всегда поступаю благородно… Я только что было хотел рассказать одно прелестнейшее и чрезвычайно любопытное приключение. Расскажу его вам в общих чертах. Был я знаком когда-то с одной барыней; была она не первой молодости, а так лет двадцати семи-восьми; красавица первостепенная, что за бюст, что за осанка, что за походка! Она глядела пронзительно, как орлица, но всегда сурово и строго; держала себя величаво и недоступно. Она слыла холодной, как крещенская зима, и запугивала всех своею недосягаемою, своею грозною добродетелью. Именно грозною. Не было во всем её круге такого нетерпимого судьи, как она. Она карала не только порок, но даже малейшую слабость в других женщинах, и карала безвозвратно, без апелляции. В своем кругу она имела огромное значение. Самые гордые и самые страшные по своей добродетели старухи почитали её, даже заискивали в ней. Она смотрела на всех бесстрастно-жестоко, как абесса средневекового монастыря. Молодые женщины трепетали её взгляда и суждения. Одно её замечание, один намек её уже могли погубить репутацию, - уж так она себя поставила в обществе; боялись её даже мужчины. Наконец она бросилась в какой-то созерцательный мистицизм, впрочем тоже спокойный и величавый… И что ж? Не было развратницы развратнее этой женщины, и я имел счастье заслужить вполне её доверенность. Одним словом я был её тайным и таинственным любовником. Сношения были устроены до того ловко, до того мастерски, что даже никто из её домашних не мог иметь ни малейшего подозрения; только одна её прехорошенькая камеристка, француженка, была посвящена во все её тайны, но на эту камеристку можно было вполне положиться; она тоже брала участие в деле, - каким образом? Я это теперь опущу. Барыня моя была сладострастна до того, что сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться. Но самое сильное, самое пронзительное и потрясающее в этом наслаждении - была его таинственность и наглость обмана. Эта насмешка над всем, о чем графиня проповедовала в обществе как о высоком, недоступном и ненарушимом, и, наконец, этот внутренний дьявольский хохот и сознательное попирание всего, чего нельзя попирать, - и все это без пределов, доведенное до самой последней степени, до такой степени, о которой самое горячечное воображение не смело бы и помыслить, - вот в этом-то, главное, и заключалась самая яркая черта этого наслаждения. Да, это был сам дьявол во плоти, но он был непобедимо очарователен. Я и теперь не могу припомнить о ней без восторга.
В пылу самых горячих наслаждений она вдруг хохотала, как исступленная, и я понимал, вполне понимал этот хохот и сам хохотал… Я ещё и теперь задыхаюсь при одном воспоминании, хотя тому уже много лет. Через год она переменила меня. Если б я и хотел, я бы не мог повредить ей. Ну, кто бы мог мне поверить? Каков характер? Что скажете, молодой мой друг?
Фу, какая низость! - отвечал я, с отвращением выслушав это признание.
Из книги Достоевский автора Селезнев Юрий Иванович1. Вьются бесы Он понял, что больше уснуть ему не удастся, да он и не хотел бы теперь уснуть - теперь и сон уже вряд ли поможет. Аню тоже не решился будить - пусть подремлет еще: устала смертельно за эти дни. Лежал молча, не двигаясь. Наплывали мысли...Когда это было? Всего лишь
Из книги Письма к русской нации автора Меньшиков Михаил ОсиповичСВИНЬИ И БЕСЫ Из растений Христос проклял только одно - бесплодную смоковницу. Из животных погубил плодовитых свиней, разрешив в них вселиться бесам. Из людей Христос предал проклятию только книжников, которые совмещают в себе бесплодие сухой смоковницы с почти
Из книги Кэте Кольвиц автора Пророкова Софья АлександровнаВилла Романа Вторая большая серия рисунков, «Крестьянская война», забирала все силы. Мозг и сердце, талант и воля, сцепленные воедино, высекали то высочайшее напряжение духа, которое рождает искусство.Кольвиц, конечно, понимала, что созданные ею образы - это самое
Из книги Ястребы мира. Дневник русского посла автора Рогозин Дмитрий ОлеговичБЕСЫ В США и Европе существует устойчивое представление, что Россия проиграла холодную войну, а потому Запад как «победитель» имеет право диктовать Кремлю свои условия. Это представление ошибочно. Запад не имеет никакого отношения к победе в холодной войне. Советский
Из книги Морозные узоры: Стихотворения и письма автора Садовской Борис Александрович"Чёрные бесы один за другим..." Чёрные бесы один за другим Долго кружились над ложем моим. Крылья костлявые грудь мне терзали, Когти железные сердце пронзали И уносили в безвестную мглу Божью святыню и Божью хвалу. Гость белокрылый из райских полей Пролил на раны вино и
Из книги Антисоветский Советский Союз автора Войнович Владимир НиколаевичЖизнь и судьба Василия Гроссмана и его романа (выступление на Франкфуртской книжной ярмарке по поводу выхода немецкого издания романа «Жизнь и судьба») Люди, следящие за советской литературой, знают, что в огромном потоке книг, которые из года в год издают тысячи
Из книги Владимир Высоцкий. По-над пропастью автора Сушко Юрий Михайлович«ФРАНЦУЗСКИЕ БЕСЫ - ТАКИЕ БАЛБЕСЫ...» О предстоящей осенью 1977 года поездке театра во Францию на Таганке говорили все - от директора до монтировщика декораций - еще с марта. Даже те, кто с усмешечкой называл Париж вотчиной Высоцкого, трепетали, как невеста перед свадьбой:
Из книги Максимилиан Волошин, или себя забывший бог автора Пинаев Сергей МихайловичРАЗГУЛЯЛИСЬ БЕСЫ… …А я стою один меж них В ревущем пламени и дыме И всеми силами своими Молюсь за тех и за других. Гражданская война …И снова Москва, город по-своему родной Волошину, город, в котором у него давние друзья - Ф. Арнольд, А. Белый, Бальмонты, Эфроны,
Из книги Соперницы. Знаменитые «любовные треугольники» автора Грюневальд УльрикаНачало их романа В начале 70-х годов Лондон был местом проведения бесчисленных вечеринок. Золотая молодежь веселилась в пафосных клубах столицы. В клубе «Аннабельз» на Беркли-сквер встречались яркие молодые люди, принадлежащие к узкому кругу британского высшего
Из книги Рассказы старого трепача автора Любимов Юрий Петрович«Бесы» Я хотел поставить «Бесы», хотел поставить «Записки из Мертвого дома». «Бесы», которые были у меня в голове всегда поставлены, я прорепетировал месяц, и мне сказали: «Хватит». Кто-то донес, потому что я тихонько начал репетировать, не вставляя в репертуарный лист, но
Из книги Княжна Тараканова автора Курукин Игорь ВладимировичКонец романа Приступ лихорадки опять свалил больную, но уже утром 11 февраля «княжна» со своей свитой выехала из Рима в двух экипажах. Христинек отправился чуть раньше, чтобы распорядиться о достойном размещении гостьи. Перед этим на паперти церкви Сан-Карло она раздала
8. Сквозь два романа Близилось окончание «Пиквика». Ноябрьский выпуск будет последним. Читатель попрощается с Сэмом, в которого влюбился не меньше, чем автор, - с Сэмом, чье сердце поистине золотое, попрощается с мистером Пиквиком и со всеми прочими персонажами романа. Он
Из книги От Ада до Рая. Книга о Данте и его комедии автора Лагеркранц Улоф Из книги Высоцкий. На краю автора Сушко Юрий Михайлович«Французские бесы - такие балбесы…» О предстоящей осенью 1977 года поездке театра во Францию на Таганке говорили все - от директора до монтировщика декораций - еще с марта. Даже те, кто с усмешечкой называл Париж вотчиной Высоцкого, трепетали, как невеста перед свадьбой.
Малолетка приехал к нам с особого режима, брат бизнесмен дал взятку и его, не смотря на все его изоляторы и даже ПКТ(помещения камерного типа). В отличие от других родственников, брат никогда не отказывался от брата, не учил уму разуму, смирился и помогал брату чем только мог. Их комната сейчас напоминала продуктовый склад, все свободное пространство были завалены ящиками с,мивиной, сигаретами, чаем…
Все это Малолетка, едва зайдя на свой барак, наказывал раздать неимущим мужикам, тем, кому никто ничего никогда не привозил. Никогда не видел чтоб Малолетка с кем-то очень близко сходился, дружил, приятельствовал, он всегда был один, но ему рады были все. Он мог придти на любой барак и его там с удовольствием кормили, поили, да так, что он еле добирался домой.
После того как Людка затащила своего непутевого мужа в комнату и вытерла на коридоре огромную лужу крови, мы ушли на кухню. Здесь было что-то навроди общей комнаты, сюда ходили покурить те, кому жены не позволяли, те, кто наговорившись с родителями уходил поболтать со своими сокамерниками, посплетничать, посудачить о своей жизни. У окна стоял огромный стол, за таким собираются семьями, много стульев. Рядом была полка с чайником, чашками и даже упаковка чая, кто-то наверно оставил для неимущих. Времена были тяжелые и я видел женщин, которые привозили несколько картофелин, луковицу, несколько пачек сигарет без фильтра…
Курить будешь?-Малолетка спрашивал для приличия, мы несколько раз уже курили с ним,траву, когда он бывал в гостях на нашем бараке.-Брат привез хорошую,траву, где-то с югов.
Умело распотрошив сигарету, Малолетка забил папиросу, подкурил, сделал глубокую затяжку и передал мне. ,Трава, была и вправду убойной, но я поздно это почувствовал. Когда моя Нинка, так и не дождалась меня в комнате, пошла искать, я уже сидел и придурковато ей улыбался. Малолетка рассыпался в извинениях.
Девушка, вы простите меня, кажется я по глупости на пару часов забрал у Вас мужа…
Нинка все сразу поняла, но вместо того чтоб расстроиться, улыбнулась и прижавшись ко мне щекой, прошептала.
-И что мне теперь с таким дурачком делать? До комнаты хоть сможешь дойти,-и не дожидаясь ответа, попробовала меня поднять.
Вот так вдвоем с Малолеткой меня и перетащили подальше от глаз людских. Голова сейчас напоминала компьютер, в котором мысли неслись со скоростью электронных процессов, одна мысль сменяла другую, тут же ее заслоняла вторая, третья… И тут мне захотелось ее. Эта мысль стала ненавязчиво доминировать над другими, я начал представлять себе, что бы я сейчас мог с ней сделать, фантазии становились все ярче и откровенней…
Разденься..,-прошептал я Нинке, когда она улеглась на кровати.
Чего?-Нинка улыбнулась и почему-то сразу покраснела.
Удивительная женщина, мы прожили с ней больше года, сюда на свидание она уже приезжала несколько раз и она так и не разучилась краснеть когда речь заходила о сексе. Медленно расстегнув пояс на халате, Нинка подошла ко мне вплотную, как бы не желая чтоб я ее рассматривал на расстоянии.
Только теперь командуешь ты, я кажется не в состоянии к активным движениям.
Нинка улыбнулась и мягко толкнула меня на кровать. Я не возражал. Моя женщина делала все, что ей хотелось, а я только лежал и получал удовольствие. Под,травой, все иначе воспринимаешь, чувствуешь, все ярче, твое тело реагирует на каждое прикосновение совсем по другому, острее. Только через час моя любимая успокоилась и обессилено рухнула на кровать рядом со мной.
-Теперь я еще долго не захочу секса,-самоуверенно заявила Нинка и благодарно уткнулась в мою грудь.
Через секунду ее глазки закрылись и она засопела еще теснее прижавшись ко мне.
22 августа
Ура-а-а! Я получила паспорт! Теперь я самостоятельный человек. У меня есть настоящий ПАСПОРТ!
27 августа
Сегодня была в школе. Многих видела. Девчонки все подстриглись. Олег С. еще длиннее стал, Олег Б. – симпатичней. Все остальные (из тех, кто пришел), такие же и остались. Вот все встретились, и снова захотелось в эту шумную, веселую школу.
1 сентября
Боже, неужели мы выпускники! Кошмар! Не верится. Сегодня такой день! Мы вели первоклашек в школу. А меня с девочкой-первоклассницей поставили и сфотографировали на фоне школы «для истории». А потом все учились, а мы поехали собирать помидоры за город. Как маленькие орали и кидались. А все-таки весело. Хороший у нас класс.
2 сентября
Сегодня первый день учебы. Пока все нормально. Я опять сижу рядом с Олегом Б. и Андреем С., и мне достаточно хорошо и весело, чтобы не разочаровываться в учебе. Достаточно в самую нудную минуту посмотреть на кого-нибудь из них и вообразить, что именно этот ответный взгляд был подарен мне не так, как всегда, и все в порядке.
6 сентября
Люди! Не верьте мне. Я сама себе не верю. Я сегодня сдала плавание. Из 19 девчонок нашего класса нашлось всего четыре «самых умных». Я, конечно, в том числе. Люди на нас смотрели как на сбежавших из Гестапо. Ветер, холод, а мы плаваем. Весело…
Если Андрюша С. будет теперь каждый урок английского сидеть спиной к учителю, а лицом к моей парте, и Татьяна Михайловна будет вызывать то меня, то его – я не переживу! Я сделала официальное заявление.
8 сентября
Боже мой! Что мы вчера творили на русской литературе! Писали такие записки:
«Виталик! Давай встретимся с тобой сегодня в парке Шмидта в 22:00. Твоя Лена Б.»
Такие и более интимные. А потом так смеялись с ответов. Бедная Елена Михайловна! Да, но я не слышала ни одного слова из сказанного на уроке, а тем более домашнего задания.
9 сентября
Недавно я стояла в магазине, и мое внимание привлек парень (можно даже сказать – молодой мужчина). Я почувствовала, что на меня кто-то смотрит, и увидела его. Потом мы еще несколько раз сталкивались в городе. Я тогда подумала, что жизнь не могла нас так просто столкнуть, что что-то должно произойти. Прошло несколько недель. Я забыла о нем. И вот сегодня нам сказали, что по биологии новый молоденький учитель. Когда я увидела его, чуть не грохнулась в обморок. Это он! Надо же. Такого я совершенно не ожидала. Его зовут Борис Ефимович.
20 сентября
По биологии одни двойки. Ненормальный какой-то этот Борис Ефимович. А ведь раньше у меня было только «отлично». И спрашивает почти на каждом уроке. А я со своим дурацким характером просто встаю и бойкотирую ответ. И что будет дальше?
22 сентября
Сегодня были легкоатлетические соревнования. Вот насмеялись! Паша нарисовал сзади на спортивных штанах дулю и бегал с ней по всему стадиону.
Мои результаты все лучше.
А Оксанка как всегда «заболела». И будет теперь «болеть» до понедельника. Или до среды.
23 сентября
Сегодня по физике Светлана Валентиновна вызывала отвечать на первую парту с листочками и ручками. На одну посадила Тиньку с Костиком. Но вторую вызывает Олега Б. Я думаю – ну все, сейчас меня рядом посадит. Точно! Села рядом с Олегом. Такое странное ощущение… Почему-то тепло и покой почувствовала. Словно с дождливой улицы наконец-то домой попала. А ведь это урок. И надо что-то отвечать. А я даже вопросов понять не могу. Смешно, но Олег тоже. Я все же собралась и написала ответы. Потом стала ему подсказывать. Одним словом, общими усилиями он на «три», а я на «пять» написали.
30 сентября
Сегодня со мной странная ситуация произошла. Была репетиция к завтрашнему «Дню учителя». Олег Б. говорит свои слова, а я стою, смотрю на него, и вдруг ко мне приходит четкая мысль, что он мне нравится. Уж не знаю, каким я взглядом на него смотрела, но он остановился и говорит: «Чего ты на меня так смотришь?». Все – раз – и оглянулись на меня. А он продолжает: «Не надо на меня так смотреть». Я думала, что сквозь землю провалюсь. Еле выкрутилась. Отвечаю: «Я просто представляю, что будет завтра на сцене». Все поверили, даже стали меня успокаивать.
4 октября
Странно. Борис Ефимович наконец-то взял себя в руки и у меня появились «тройки». Интересно, при таком раскладе, как я закончу школу? Может, просто не обращать на него внимания и удивить его отличными ответами? А то будет всю жизнь считать, что я тупица. Но ведь это не так…
13 октября
Вчера делала фотографии нашего класса. Я понимаю, что я подлая, что сделала всех фоток по одной, а Олега Б. аж четыре штуки, но зато три себе забрала.
Сегодня писали контрольную по физике. Нельзя, чтоб за одной партой сидели два человека, пишущих один вариант. Мы с Оксанкой сели друг за другом, чтоб одинаковые варианты достались. Олег Б. и Андрей С. тоже рассаживались. Они нас правильно поняли. Олег сел ко мне, а Андрей к Оксанке. Мы с ней пол-урока не могли в себя прийти. Сердечки колотились, как у бешеных селедок. Всегда бы так! Правда мне остальные пол-урока пришлось продиктовать Олегу почти все его задание и за перемену накатать свое.
17 октября
А все-таки Олега Б. трудно понять. Почти так проходит каждый день. Я в классе. Он заходит. Ни с кем не здоровается. Потом подходит к моей парте и говорит: «Здравствуй, Наташа». Потом на протяжении половины учебного дня, с одной стороны Ваня убеждает меня, что Олег классный пацан, с другой Олег – попросит у меня что-нибудь, а потом отдает, говорит: «Благодарю Вас!» и смотрит на меня, пока я не отвечу взглядом. К четвертому уроку у нас такие классные отношения, как у самых лучших друзей, даже гоняемся друг за другом по всей школе. А после урока, как обрывается что-то. Он полностью занят Наташей П. А на меня – ноль на массу. И зачем мне это нужно?
19 октября
Все! Заламываю я с этим Олегом! Жила без него шестнадцать лет и дальше также жить буду. И никто мне не нужен. Все они – пацаны – одинаковые. Не хочу дальше ломать свою жизнь.
22 октября
Какой бы там Олег Б. ни был, а жить без него я не могу. Сегодня сижу, рисую для него плакат Deep Purple in Rock, смотрю на его фотографию, а у самой сердце обрывается. Не понимаю, как я еще и успеваю нормально учиться, если все мои мысли заняты только им. И все равно, он ко мне относится лучше, чем ко всем остальным девчонкам. В принципе, может из-за того, что я для него рисую…
Вот так подумаешь, ну чем еще забита голова девушки в шестнадцать лет!
26 октября
Не знаю, может мне так кажется. Может мне так хочется… Но, по-моему, я Олегу Б. тоже не безразлична.
Когда я говорю на Андрея или Ваню Олег, это еще понятно. У нас в классе только два Олега, поэтому я и всех остальных называю этим именем. Назвать по ошибке кого-нибудь моим именем сложнее, так как у нас шесть Наташ. А Олег умудрился. Он завет Андропову: «Натаха, Натаха!» - и тут же добавляет мою фамилию. Бедный…
Мы с Олегом С. разговаривали (мы оба раньше в другой школе учились), и я назвала несколько раз имя Сережа. Это мальчик из моего бывшего класса, у нас с ним очень хорошие отношения. Бедный Олег Б., он, наверное, всю ночь не спал. Сегодня мы снова разговорились с Олегом С. о Сергее, и когда я сказала, что каждый день общаюсь с ним по телефону, Олег Б. не выдержал и спросил – кто это. А когда я сказала, что это мой одноклассник, он так повеселел.
Вчера мы возвращались с курсов по программированию. Он выходит из автобуса раньше всех. Вышел и пошел. А когда автобус проезжал мимо него, он смотрел на меня и провожал глазами, пока мы не скрылись из вида. В том, что он смотрел именно на меня, я уверена, потому что все стояли на задней площадке, а я впереди.
И вообще, он, по-моему, расстроился, что я слишком много внимания уделяю Андрюше С. (хотя, по-моему, это он уделяет мне слишком много внимания), и не давал мне подходить к нему. Попросту становился на пути грудью.
30 октября
Кажется, вчера все сошли с ума…
1. Физика. Открытый урок. Мы – наш класс – уже привыкли, что нас всегда ругают все учителя. Правда директор любя ругает, он любит все шухарное. Так вот, конец открытого урока, встает завуч. Мы все приготовились выслушать претензии о том, что в истории школы еще не было, чтобы математический класс так себя проявил. Наша школа всегда гремела по городу как лучшая. Но то, что сказала завуч, поразило всех, даже Светлану Валентиновну. Она сказала, что впервые узнала нас так близко, объявила благодарность от всего учительского коллектива и выразила уверенность в том, что мы не подведем это поколение.
2. Информатика. Я сидела с Викой. Сзади Ленка со Светкой, а Костя с Сашей кидали в них всякие бумажки. Костя с Сашей сидели далеко и девчонки не могли в них попасть. И тут одна бумажка задевает меня по уху. Я не выдержала, встаю, беру эту бумажку и… по обратной траектории. Бумажка попала в Сашку, а потом отскочила и Косте в лоб! Все так смеялись. А я не рада была, так как на меня обрушился целый град.
3. Физкультура. Дежурила. Мыла пол в фойе.
4. Геометрия. Учила НВП.
5. НВП (начальная военная подготовка). Поспорила с Иваном Ивановичем из-за женщин.
6. Астрономия. До НВП я была в свитере, а потом сняла его и накинула на плечи – рукавами вперед. Стою, разговариваю с Ваней. Уже не помню, что он мне сделал, и я с ним разбиралась. Сзади подходит Олег Б. и говорит Ивану – давай ее завяжем. И вот они начинают завязывать меня моими же рукавами. А я думаю – так дело не пойдет. Нагнулась и вынырнула у них из-под рук. И начались догонялки… Пришлось разозлиться на них. В шутку. Ваня говорит: «Пошли с нами в препараторскую, поговорить нужно». А я сердилась. И не пошла. Может зря?
7. Потом было общее собрание. Меня наградили грамотой за активную работу. Олега Б. тоже.
8. Потом был конкурс. Мы сидели в зале с девчонками, а Олег Б. подошел ко мне и попросил застегнуть значок. Мне так лестно было, что я значок вверх ногами застегнула. Потом исправила, конечно.
Интересно, какие у нас будут отношения завтра?
5 ноября
Наконец-то закончилась первая четверть. Последняя первая четверть в моей жизни. Как же я буду потом жить без моего класса, без Светланы Валентиновны, без Олега Б.?
Ненавижу его!
Ненавижу за то, что люблю?
?!
7 ноября
Сегодня дождь. И все ходят с зонтиками. Как разноцветные матрешки.
Уехать бы отсюда куда-нибудь…
21 ноября
Схожу с ума. Зачем он так смотрит на меня? Остановится и долго смотрит прямо в глаза. Схожу с ума.
22 ноября
Вчера мне сказали, что умерла Люда М. Так странно… Когда-то у нас был сильный конфликт. До ужаса, до безумия. Совершенно на пустом месте. До взаимных оскорблений и чуть ли не до драки… А теперь я не спала всю ночь, жалея о том, что было. Ведь ей всего шестнадцать лет…
Она чем-то болела. Ей выписали какое-то лекарство. Говорят, это была уже не первая таблетка, когда ей стало плохо. Вызвали скорую. Врач после беглого осмотра спросил, что ей давали родители. Те принесли рецепт и таблетки. И врач забрал их с собой. В больнице Люда умерла. А заявили, что это было самоубийством. Мол, не было никакого рецепта, она сама наглоталась какой-то гадости. Родители стали выяснять, оказалось, что таблетки, выписанные участковым, нельзя было принимать без сопутствующих… антибиотиков, если я не ошибаюсь. И в любом случае, нужно было сначала сдать анализы, потому что для Люды это лекарство оказалось ядом… Ее родители подали заявление в суд. Но попробуй, докажи, если ни таблеток, ни рецепта не осталось…
27 ноября
Бестолковая я все-таки! В пятницу (25.11) Олега Б. и еще трех человек вызвали к доске, а остальным дали задания на местах. Все сидят, головы попускали, пишут. Я тоже сидела, пока отвечали две Наташки, а когда к доске вышел Олег, я перестала писать и стала, неотрывно смотреть на него, слушая, как он отвечает. Он тоже рассказывал и смотрел на меня. Я понимала, что головы одноклассников все чаще поворачиваются в мою сторону, но ничего поделать не могла. Даже Ваня бросил ручку и смотрел то на меня, то на Олега. После этого Олег не отходил от меня ни на минуту остаток пятницы и всю субботу. А сегодня воскресенье и я боюсь, что завтра все встанет на свои места, и он снова не будет замечать меня. Так и хочется перефразировать фразу из известного фильма: «Счастье – это когда тебя замечают».
1 декабря
Какое все-таки счастье, когда тебя обогревают теплом своей души…
А все-таки я ревнивая…
13 декабря
Вот не знаем мы ничего друг о друге. Совершенно ничего. Имя, глаза, улыбка. А что внутри? Второй год учусь с Наташей И., а узнала ее ближе только сегодня. Никогда не думала, что у такой тихой, скромной, даже незаметной девушки, может быть в жизни что-то подобное. Хотя, про Гончарову Наталью Николаевну, мать тоже говорила – слишком тиха, ждать беды. Так вот, у Наташи И. был парень – Сергей. Они дружили. А все им мешали. Дома – родители, в школе – друзья. Да и он был не сахар. Еще и мама постоянно устраивала личную жизнь, Наташа жила у бабушки. И никакой поддержки. Один раз чуть не перерезала себе вены прямо при бабушке. Два раза травилась снотворным, но оставалась живой. Хорошо, что мне никогда такое в голову не приходило… Переехали к нам в город, а парень женился на Наташиной подруге…
15 декабря
Сегодня девчонки сошли с ума! У нас в классе 9 мальчиков. И вот каждому нашли «жену». Конечно, между нами и мальчишки об этом ничего не знают. Я досталась Андрюше С. Вернее он мне. Теперь у меня другая фамилия. Так насмеялись! Особенно на соревнованиях после уроков. Мой Андрюша всем высший класс показывал. Олег Б. достался Оксанке. Завтра будет продолжение. Интересно было бы узнать реакцию мальчишек. Кого бы первым они придушили?
18 декабря
Как же он меня мучает! Вот вчера… Ну зачем он так хорошо ко мне относился?
Мы пришли на дискотеку. В классе были я, Оксана, Наташа, Лена, Андрюша и Олег Б. Олег подошел и попросил, чтоб я его расчесала. Я расчесала. Потом мы смотрели концерт. А после концерта Олег и Андрей взяли свои вещи и ушли. Мы с Оксаной тоже решили уйти, но девчонки стали уговаривать меня остаться. Уговорили. Оксанка обиделась и ушла. Мы с девочками спустились в фойе, и я увидела, что Олег тоже остался. Было так приятно видеть его, хоть мы и танцевали в разных концах зала. В какой-то момент мне стало так грустно… Я перестала танцевать, просто стояла и смотрела на зал. Олег продолжал танцевать и смеяться. А потом вдруг увидел меня, и в его глазах промелькнула такая грусть. Он бросил свою компанию и подошел ко мне. «Ты сегодня такая грустная…»
- Ты сегодня такая грустная…
- Да, - я очень смутилась. Ему приходилось наклоняться ко мне, а мне – приподниматься на цыпочки, потому что очень громко играла музыка.
Поговорили еще немного. Ни о чем. И разошлись. Я только увидела, как он дает Ване подзатыльник. Наверное, Ваня что-то сказал ему обо мне.
22 декабря
Вчера на уроке программирования с машинами произошел конфуз. Они напрочь заблокировались. Учитель ушел исправлять это досадное явление. Мы же, естественно, «встали на голову». Особенно мы с Олегом и моим шарфиком. Где же мой бедный шарф только не летал. И чего только не делали с его помощью! Сначала я им дралась. Потом мне шарфом завязывали руки и выталкивали в темную комнату. В итоге, я пришла домой, а шарф принесла в сумке. Бабушка достает его за самый кончик. А он такой длинный, скомканный, весь измятый… Бабушка, с ужасом в голосе:
- Наташа, что это такое?
- Скажи спасибо Олегу Б., этот шарф по всему классу летал.
- Он что, ненормальный?
- Так ведь за ним летал.
- А, значит ты ненормальная?
Сегодня передала этот разговор в лицах. Все дико хохотали.
28 декабря
Какая он все-таки прелесть!
Три дня его не видела. Так соскучилась… А он пришел сегодня на последний урок. Я зашла в кабинет, а он стоит, с мальчишками разговаривает. Поклонился мне, я ответила. Потом подошел и спрашивает: «Как дела?». «Скучно», - говорю. «Без Ксюхи?» - спрашивает (ее как раз в учком нелегкая занесла). «Нет, - говорю, без тебя». И так серьезно это сказала… В классе было столько свободных мест, а он сел со мной за парту. Мне кажется, даже Елена Михайловна посмотрела на нас как-то иначе. Но мне все равно. А ему было очень плохо. Он заболел и хотел, чтобы я заразилась от него и не поехала с классом в поездку на каникулах. Наивный. Но я его успокоила, сказала, что никуда не уеду, так как не могу бросить его на десять дней. Теперь вот снова сижу и рисую для него плакат о группе «Парк им.Горького».
29 декабря
Олег сильно заболел. Высокая температура. Он упал в обморок. Мы с Оксанкой вызывали ему врача. Я ужасно расстроилась.
А ведь завтра у нас вечер. И мы ведущие. А потом четыре часа дискотека, на которую у меня было много надежд.
30 декабря
Ведущим сделали Андрюшу. Мы, конечно, неплохо смотрелись рядом, но… С дискотеки я ушла. А Олегу лучше. Он даже просился прийти на вечер, но матушка не разрешила, а мне, когда я уходила, пожелала побольше счастья и хорошо встретить Новый год. Как будто это возможно…
1 января
А ведь собиралась встречать Новый год дома. Но позвонила соседка Таня, у нее собрались ребята из группы, пригласила и меня. Странно, но я пошла. Нас было семнадцать человек. Шесть девочек и одиннадцать мальчиков. Сначала мне было очень неловко, и я напросилась помогать на кухню. А потом, когда уже накрывали на стол, все мальчишки с таким интересом на меня смотрели. Вообще-то понятно, я для них новенькая. Я долгое время делала вид, что очень занята и не поднимала глаз. А потом не выдержала, подняла и … просто утонула во взгляде. Застыла, держит меня этот взгляд, глаз не могу оторвать. Хорошо, что все засуетились и стали рассаживаться. Получилось, что я напротив этого мальчика села. Все веселятся, тосты произносят, а он глаз с меня не сводит. Но хорошенький… до безобразия. А потом столы отодвинули, расчистили место для танцев. Он сразу же подошел ко мне, на медленный танец пригласил. Познакомились. Его зовут Игорь. Кажется, мы протанцевали медленно и несколько быстрых танцев… Так нежно он меня обнимал. И пахло от него почему-то чистотой и молоком. Наверное, я этот запах навсегда запомню. А потом его от меня все-таки оттащили. Они с Таней на кухню вышли. А я подумала, ну зачем мне все это… Ведь есть Олег. Да, мы с ним не встречаемся, и даже намека на это особого не было, но все же, все же, все же… Мне очень хотелось остаться, но я ушла. По-английски. Не прощаясь…
14 января
Вчера… Зверский день.
Началось все с того, что когда мы убирали в классе, Оксанка мне говорит:
- Ты знаешь, мне тут сказали, что я зря в школу пришла.
- Почему?
- Сказали, что я третья лишняя.
- В каком смысле?
- Ну, что ты тут с Олегом Б., а я пришла… И его место за партой заняла.
Мне долго пришлось оправдываться. Ну почему я так растерялась? Ну почему не сказала, что это мое дело? Просто было неприятно, что это обсуждается за моей спиной. А она вдруг резко предложила: «Давай я тебя с Лешей познакомлю». Это друг ее парня. А я взяла и согласилась. Дурочка. Бесхарактерная дурочка!
Познакомилась… Он мне очень не понравился. И что теперь делать не знаю. Всю ночь не спала. Оксанка ему мой номер телефона дала. А я не хочу, чтобы он мне звонил. Это все похоже на какой-то кошмар. У меня даже температура поднялась.
17 января
Вот здорово! Сегодня играли в баскетбол на физкультуре. 7:0 в нашу пользу. Я лично забросила 4 мяча. А физрук после урока поймал меня и предложил ходить на тренировки.
А еще решили с Андреем С. после школы идти в колхоз на семейный подряд доярками работать. Шутка, конечно. Те, кто знает, что нас когда-то «поженили», умирали от смеха. Бедный Андрюша, он-то не знает.
29 января
Что-то перестала успевать общаться с дневником. Тренировки добавились, да и к выпускным экзаменам начала готовиться… В жизни все равно ничего примечательного не происходит. Как полоски пешеходного перехода. То на белую наступлю, то на черную. То мне уделяют массу внимания, то не замечают вообще… Устала.
30 января
Сегодня Ксюха не пошла в школу. На алгебре я сидела одна. Объявляли результаты контрольной. Рита Христофоровна зачитывала оценки, называя всех по фамилиям: Олегу – «два», Андрею – «два», Оксанке – «два», Тиньке – «два», доходит до меня – «три». Олег Б. с гневом в голосе:
- Натаха, ты чего от коллектива отрываешься!?
А говорят, у Риты Христофоровны вчера был сердечный приступ. После того, как она оценила знания по алгебре в своем математическом классе. И что на нас нашло?
На химии сидела с Олегом. Безбожно эксплуатировала его. Сама бы никогда эту практическую не написала. Как говорит Светлана Алексеевна – химию я люблю всеми фибрами своей души.
На биологии была самостоятельная работа. Сидела с Виталиком Г. Мы нечаянно решили задачу на «5», вместо того, чтобы решить на «4», а потом сами с себя смеялись. Все у нас списали. А вторую задачу никто решить не мог. И тут Ленка шепчет мне: «Наташ, проверь». Наивная душа, думала, что я в биологии богиня. А я думала, что это решение. Быстро схватила и давай списывать. А девчонки сзади смеются, слова сказать не могут. Зато впереди все поворачиваются с искаженными физиономиями: «Ну что, решила?» Ну, я и пустила по классу то, что дала мне Ленка, даже не задумываясь. Когда прозвенел звонок, Ленка наконец-то перестала смеяться. Ей, видимо, не до смеха стало, и она совершенно членораздельно сказала: «Это же условие. Только в обозначениях». Вот это было действительно смешно. Мы просмеялись, вспоминая, как вырывали друг у друга это «решение», всю перемену.
1 февраля
Пишу перед школой. Сегодня ко второму уроку. Вчера сильно обиделась на Олега. Я все поняла. Я ему нужна только для того, чтобы в школе не было скучно.
Если бы его не было, я бы спокойно прожила и так. Но когда он рядом… Я просто схожу с ума.
Вот вчера, пока он стоял спиной ко мне у доски, я выслушала от Ленки З. столько о его недостатках! И со всеми была согласна. Но когда он протянул руку, чтобы поблагодарить за листок, и задержал мою руку в своей… А потом, когда мы с Ксюхой уходили домой, а он с Андреем стоял на проходе. И пока я шла, он так смотрел на меня. А когда подошла и остановилась, он не отошел ни на шаг и все продолжал смотреть на меня…
Я сойду с ума.
3 февраля
На программировании разговаривали о разных непонятных человеку вещах. Ну, например, о том, что у человека задействовано всего 20% мышц. Остальные он применяет только в экстремальных условиях. Приводили примеры. В Америке женщина мыла окна и упала с одиннадцатого этажа. Внизу проходила магистраль. Она упала на проезжавшую машину, пробила ногами кабину, убила шофера, а сама осталась живой. А я вспомнила, как мы летом отдыхали на пляже. Играли в карты. Я лежала на боку. Вдруг чувствую, что-то не так с купальником. Машинально рукой провела – все нормально. И так несколько раз. В очередной раз пальцы что-то ощутили. Думая только об игре, начала снимать с себя это что-то. Получалось с трудом. Когда я наконец-то отвлеклась и глянула на руку, оказалось, что это здоровенная (сантиметров восемь в длину и сантиметр в ширину) гусеница. Я за секунду оказалась на ногах. А визг от меня стоял такой, что все отдыхающие в округе пятидесяти метров просто побледнели. Или еще, более интересный случай. Дедушка был на работе. Мы с бабушкой одни дома. Бабуля на кухне у окна поливала цветы. Рядом с ней стояла довольно высокая стиральная машина. Я как всегда что-то энергично рассказывала о школе, размахивая руками, и вдруг наступила босой ногой на что-то мягкое. Поднимаю ногу – мышка. Как она попала к нам на пятый этаж – даже предположить не могу. Реакция мгновенная – визг на весь квартал. Еще и зажмурилась. Открываю глаза… Бабушка вместе с ногами восседает на стиральной машинке и в ужасе кричит: «Что там?» Сначала было смешно, потом совсем не до смеха, когда бабушку с этой машинки пришлось спускать на пол. В шестьдесят лет, да еще и с больными ногами, это очень трудно. Причем она совершенно не поняла, как туда попала.
6 февраля
Сегодня не день, а просто прелесть. Мальчишки на профосмотре, как допризывники. Двенадцать девочек в классе. Никто ничего не задает.
Первый раз с Борисом Ефимовичем по душам поговорили. Причем о таких вещах, о которых стоит задуматься. О том, что такое любовь. Это не будущее, не прошлое, а только настоящее. Влечение души и тела. Она быстро проходит, как и любое увлечение. Надоедает. Даже если хорошая семья, то люди просто привыкают друг к другу. Вообще-то, в какой-то мере он разбил мои мечтания о святой любви. Может это и к лучшему. К жизни нужно быть готовой, ведь жизнь – это не сказка.
Это из книги Гончарова «Обрыв»:
«Дружба хороша, когда она – шаг к любви, или иначе, она просто нелепость, даже иногда оскорбление» - между мужчиной и женщиной.
«Любовь, говорят, дается без всякой заслуги, так. Ведь она слепая!...»
15 февраля
Какая-то глупая полоса пошла в моей жизни. Почти две недели не видела Олега. То я болела, то он. Во вторник пришла в школу. Играли в баскетбол, Наташа Г. локтем мне в глаз попала. На меня теперь страшно смотреть. Белок кровавый, под глазом синее, над глазом веко багровое, почти коричневое. Пошла на программирование (вчера еще не так заметно было, чуть-чуть). Олег тоже пришел. От меня – ни на шаг. Все насмотреться никак не мог. А в понедельник он в больницу ложится. Мне бы эти пять дней с ним провести, а я как встала сегодня утром, так чуть обратно не легла… Теперь бегаю от него, чтоб он мне в лицо не смотрел.
20 февраля
Два дня не была в школе. Бабушка разрешила мне не пугать своим фингалом население города. Вид у меня ужасный. А вчера праздновали досрочно у Лены Д. дома пацанячий день. Олег не пришел… И еще три недели будет лежать в больнице. Я с ума сойду. Считаю денечки. Сегодня первый. Уже первый! Еще только первый…
28 февраля
Остановите меня! У меня дрожат руки и ноги! С ума сойду! С ума сойду! С ума сойду! Мне только что звонил Олег Б., наверное, из больницы. Попросил, чтоб я к нему пришла. Пойду. 2 марта. В 18:00.
3 марта
Вчера был самый счастливый день в моей жизни. Неужели и у меня теперь все будет? Нет. Одна встреча еще ничего не значит. Моя жизнь как художник, который сделал мазок на пейзаже и задумался над совершенно другой картиной. И никому не известно – закончит он пейзаж или навсегда забудет о нем.
Да. Я уже целые сутки хожу под впечатлением. Ведь Олег позвал меня просто потому, что соскучился. Сбежал из больницы, и мы два часа гуляли по всему городу. И болтали без умолка. Потом он проводил меня до подъезда и сказал, что во вторник придет в школу. Дожить бы до вторника. Это будет 7 марта.
11 марта
Сегодня у меня день приятных неожиданностей.
Я пришла в школу в новой юбке, в новой куртке и с новой прической. Светлана Валентиновна, а потом и все остальные оценили мой вид и сказали, что я сегодня такая миленькая, просто прелесть.
Олег наконец-то вышел в школу. Весь день кружил возле меня, а когда я уже оделась и собралась уходить домой, подошел и говорит: «Ты не обижайся, что я не позвонил тебе. У меня времени не было».
Конечно, я была рада. Конечно, я тут же все простила. Но как бы я хотела, чтоб он нашел за эту неделю для меня хоть пару секунд, чтобы сказать – привет, я о тебе помню.
24 апреля
Я очень долго не писала в дневник. Целую вечность. Я сама не знаю, что со мной происходит все эти дни. Каждое утро я просыпаюсь с таким чувством, словно болела или отсутствовала очень долго в этом мире.
24 мая
Сегодня я отучилась последний школьный день в своей жизни. Больше я не буду стоять у доски перед этим классом. И больше никогда Олег не будет отвлекать меня на уроках. И больше никогда в жизни нам обоим не сделают замечания. Как это ужасно. Сегодня он снова был со мной очень нежным, не отходил от меня ни на минуту. Я снова тону все в том же тумане. Я не могу готовиться к экзаменам. Все это очень выматывает. Я устала. Но ничего не могу с собой поделать.
15 июня
Экзамены, экзамены, экзамены…
Я хорошо держусь. По математике и физике – «отлично», по программированию – «хорошо». Перед историей Олег обнял меня при всем классе и нашептывал мне на ушко всякие ободряющие слова. У меня чуть не отключилось сознание. Я практически провалила экзамен. До сих пор не могу вспомнить, какой билет вытащила. Нина Васильевна долго качала головой и причитала, но, увидев мой отсутствующий взгляд, все же сжалилась и поставила «трояк». «Три» в аттестате! Я в трансе. Но это сейчас. А вчера мне было абсолютно все равно.
Да ладно. Завтра выпускной. Надеюсь, это будет счастливый для меня день. Мама пошила мне костюмчик и обещала помочь уложить волосы. А самое главное – Олег будет рядом. Я уверена. Нет… Я надеюсь.
17 июня
Вот и все. Вчера был выпускной. Еще вечером на площади, Олег посмотрел на меня как на абсолютно незнакомого человека. А потом, на выпускном балу он ни разу не подошел ко мне, а весь вечер просидел с Ольгой А. Мама говорит, что он в любви мне не клялся, мы даже не встречались толком… Но мне от этого не легче. Я не знаю, нужно ли дальше жить, что-то делать, куда-то поступать. Зачем все это?
30 июля
Странно. Я поступила в институт. Сдала все экзамены. У меня такое впечатление, что все это сделал кто-то за меня. Будто не я живу своей жизнью – ем, сплю, хожу на море, читаю книги, сдаю экзамены… И уже не думаю ни о чем. И уже не плачу. Пусто. Просто в сердце пусто.
20 августа
Я все-таки решилась пойти с классом (уже бывшим) в последний поход. Зачем? Хотела удостовериться, что эта пустота вновь не заполнится туманом. Все было очень хорошо. Я старательно делала вид, что ничего не произошло. Мы с Олегом даже разговаривали на серьезные темы.
Я так загорела. Волосы от солнца и частого купания стали совсем светлыми и сильно вьющимися. Даже цвет глаз изменился на серый, а этот ненавистный зеленый куда-то исчез. Я пришла домой, посмотрела на себя в зеркало и увидела совершенно другого человека. И впервые за все это время сама себе улыбнулась.
Владимир Иванов
В камере для малолеток
Фрагменты из книги "Жизнь в тюрьме", которая готовится к публикации на сайте нашего журнала.
Пока я раздевался до трусов для детального шмона, мне последовательно задавали типичные анкетные вопросы: Ф.И.О., когда и где родился, где проживал, какое получил образование и тому подобное. (Как мне спустя много времени объяснили коллеги-арестанты, типичная ошибка, допускаемая новичками в этих стенах, - не догадаться указать, как сестру или племянницу, свою сожительницу или просто близко знакомую девушку, которая могла бы приехать на длительное свидание, предоставляемое на лагере всем з/к без исключения, но только с родственниками. Особую важность этим первым данным придавало то обстоятельство, что они затем переписываются без изменений и дополнительных проверок во все бумаги, составляемые заново в новом месте содержания заключенного: в тюрьме, на лагере, на крытой.)
В итоге шмона я остался без шнурков, ремня и без металлической бляхи со штанов, экспроприация чего сопровождалась обстоятельным комментированием ключника его обязанностей "по инструкции".
"Да подавись ты, падла, - думаю, - только резину не тяни, сколько можно..."
Повезло, что сигареты хоть не забрали, а вообще-то, как малолетке, могли и не пропустить.
Камера (КПЗ - камера предварительного заключения), в которую я в конце концов попал, была скорее похожа на заброшенный подвал: скудно освещенный сороковатткой квадрат, примерно три на три, на стенах - "шуба" (застывший строительный раствор, кое-как набросанный строителями), на расстоянии около метра от порога - край возвышения, с полметра высотой, на нем - параллельно стенам - металлические топчаны, над ними - маленькое оконце, забранное частой решеткой. В углу от двери - параша, вода открывается ключником по просьбе заключенных. Для выдачи пищи в двери вырезано оконце - "кормушка", закрытое все остальное время на замок. Все свободнее пространство, позволяющее сделать несколько шагов из одного угла в другой, называется "сцена".
Несколько жилой вид придавала камере скрючившаяся на наре фигура неопределенного, затасканного вида. Когда она приподнялась, я рассмотрел испитое, морщинистое лицо с кожей нездорового, землистого оттенка, неряшливую щетину, низкий лоб, мятую и грязную одежду - поначалу я был уверен, что ему не меньше пятидесяти, но позже с удивлением узнал, что ошибался примерно в полтора раза.
"Вот ханыга", - недовольно подумал я, никак не отреагировав на какой-то вопрос "ханыги", уселся на нару под стенкой, оперся на нее и закурил. В ответ на просьбу соседа молча протянул ему сигарету.
Спустя немного мы все-таки разговорились. Оказалось, что Валек, как звали моего сокамерника, успел уже пару раз отсидеть несколько сроков. Сейчас он "попал", по его словам, за случайно обнаруженный у него при обыске нож.
Я слушал вполуха своего случайного собеседника, больше поглощенный собственными мыслями. Да и доверия этот Валек у меня не вызывал: что-то уж как-то очень живо заинтересовался он деталями моего эпизода. Не помню, какую резкость я ему сказал, но Валек вдруг умолк, правда, ненадолго - его вообще трудно было смутить. Запомнился отрывок из нашего разговора.
Так ты малолетка? - непонятно чему обрадовался Валек - Ну, там дурдом полный, такое малыши выделывают!
О чем это ты? - насторожился я.
Заезжаешь в хату, - словоохотливо начал тот, - а тебе прописку устраивают: задают вопросы всякие долбанутые, загадок кучу всяких, не ответишь - по голове веслом бьют...
Каким еще веслом? - недоуменно переспросил я.
Да ложку так в тюрьме называют, - отмахнулся рассказчик, воодушевившись знаками моего внимания к его байкам. - Вот, а то еще игры у них там есть, так там мелкие вообще с ума сходят - ты только прикинь себе: заставляют с верхней нары вниз головой прыгать, жопой в тазик с водой сажают, а то и на мусора натравливают.
Что ж там, одни идиоты собрались, что ли? - недоверчиво покосился я.
Есть и идиоты, - с готовностью подхватил Валек, - кого там только нет. Так, а шо ж ты от детей хочешь? Позабирали от мамки рано, вот и чудят они.
Слышь, а может, стоит там рожу кому-нибудь набить со старту, а? (Не один год я прозанимался спортом и поэтому чувствовал себя в достаточной степени уверенно.)
Та их там кодло, человек десять, все вместе если навалятся - забьют, камера все-таки. - Валек сделал важный вид. - Да и заточка в хате найдется, мало ли...
В КПЗ я провел одну ночь, и на следующее утро, после допроса, меня отвезли в тюрьму - СИЗО (следственный изолятор).
Мое первое впечатление от увиденной тюрьмы трудно назвать радужным: серые, административного типа здания, окна забраны толстой решеткой и "баянами" - приваренными металлическими жалюзи, наглухо огораживающими арестантов от внешнего мира. Из многих окон тянутся тонкие плетеные бечевки (""кони""), образующие "дороги" - по которым из хаты в хату кочуют записки ("ксивы" или ""малявы"), свертки ("пакованы") с сигаретами, чаем, продуктами, лекарствами, словом, всем тем, что может понадобиться в быту.
В ""отстойнике" (камере содержания всех привезенных з/к до распределения "по хатам") было сумрачно, сыро и нестерпимо несло типично тюремным смрадом - смесью запахов пота и давно немытого тела, табачного дыма, гнили и испражнений. Людей было немного, до десяти душ; некоторые сидели на корточках вдоль стен, двое, увлеченно беседуя, ходили по камере - туда-обратно.
Двери то и дело открывались: кого-то забирали, окликнув по фамилии, кого-то запускали внутрь - народу все прибывало. Напрашивалась мысль, что этапами возят слишком много людей - даже в такой большой тюрьме нехватка "боксиков" ощущается. (""Боксик"" - это крошечный отстойник, размерами метр на метр.)
Вскоре и я вынырнул в коридор, услышав свою фамилию. Тут уже выстроилась целая колонна малолеток - встревоженные лица, суетливые движения. Началась затяжная процедура обысков, ответов на уже знакомые формальные вопросы и прочей скучной канители. В выдавшемся промежутке между этими этапами "прописывания" я оказался в боксике с несколькими малолетками. Маленькие, щуплые, одетые в серую однотипную робу, они с важным, многозначительным видом обсуждали проблемы каких-то своих общих знакомых, то попадавших не в ту хату, то "запаливавших" спрятанный "стос" (т.е. послуживших причиной изъятия из камеры спрятанных карт). Я, как только не прислушивался, не мог вникнуть в суть разговоров, поэтому в конце концов плюнул: "Галиматья какая-то!" Мой сосед, темноволосый, смуглый парень с живым и смышленым взглядом, понимающе улыбнулся, перехватив мой взгляд: "Шо, земеля, впервые здесь? Ничего, посидишь - пообвыкнешь"".
В сопровождении молодого сержанта я перешел через тюремный двор, вошел в высокий, неправильной формы корпус. Малолетка занимала в нем два этажа.
Каптерка, где хранились личные вещи заключенных, - а несовершеннолетним вручалась обязательная роба установленного образца и выдавались матрацы, постельные принадлежности, миски и ложки, - находилась в самом конце длинного коридора. По обеим сторонам прохода - двери камер с обозначенными краской номерами.
Раздражающе действует на нервы распространенная у контролеров (или "попкарей", как их здесь называют) привычка при любой представившейся возможности интересоваться твоей "делюгой": что за статья? а что украл? или кого убил? а на сколько? а как взяли? и тому подобное. (Неудивительно, что некоторые из таких любопытствующих сами попадаются на воровстве, даже имея перед глазами печальный исход большинства таких попыток.) Некоторые из арестантов только рады такой неожиданно подвернувшейся удаче: обладая развитыми навыками общения, в непринужденной беседе они легко устанавливают теплые полудружеские отношения с малоопытными молодыми (хотя возраст не имеет большого значения) контролерами. Такие связи и дают начало "дороге" хоть в любой конец тюрьмы, хоть на свободу - и записку можно передать, и купить "что хочешь", конечно, если покупка места много не займет... Вот таким образом талантливый рассказчик и убивает сразу двух зайцев - и способности свои развивает, найдя аудиторию, и "коны"" нужные приобретает.
В камере на меня уставились семь пар глаз.
Ну, проходи, бросай скатку, - кивком ответив на мое приветствие, сказал невысокий скуластый паренек.
Начались разговоры, расспросы, мысленные поиски возможных общих знакомых, словом, как и везде, где в коллектив попадает новичок. Конечно, были заметны и некоторые особенности общей манеры держаться: легкая настороженность, внутренняя собранность, впрочем, даже если и не было бы на малолетке ее наивных и взбалмошных традиций, само место, тюрьма, неизменно накладывало бы отпечаток серьезности и какой-то торжественности на отношения детей, взрослевших в очень непростой обстановке.
Возраст моих сокамерников был разным: крошечному Ване, выглядевшему не старше двенадцати лет, на самом деле недавно исполнилось четырнадцать, а верзиле Рустаму, низ лица которого скрывала густая щетина, можно было ошибочно приписать все двадцать три.
Соответственно отличалось и их развитие: кого-то еще тянет в солдатики поиграть, а кто-то с тоской вспоминает о девочках, ресторанах и других непременных условиях "красивой жизни".
Атмосферу в камере нельзя было назвать напряженной или неестественной, вообще, контингент подобрался очень удачно: не замечались явно склонные к конфликту, отсутствовали и дураки, старающиеся игнорировать мнения и интересы окружающих. Время шло незаметно, молодость не терпит затяжной тоски и грусти: игры, анекдоты, живые споры, рассказы историй; среди нас были и такие, которые могли на час, а то и на несколько, завладеть вниманием остальных увлекательным для детских ушей пересказом когда-то виданного "видика" или прочитанной книги, а может, и собственных приключений. Естественно, когда-то виданное или пережитое неизбежно обрастало многочисленными фантастически яркими подробностями богатого воображением рассказчика, но почти никто не пытался подловить его на лжи, разве что уж слишком сильно он завирался.
Особенно посчастливилось нам с Бизоном, представлявшим внешнюю противоположность образу, возникавшему в воображении услышавшего его кличку - худеньким, шустрым пареньком лет шестнадцати. Живой, порывистый, легко увлекавшийся полетами собственной фантазии, этот парнишка обладал незаурядным талантом рассказчика - самую обыденную историю он способен был преподнести так, что слушатели только рты разевали.
Несомненно, Бизон был душой и сердцем нашей камеры - веселый, полный мальчишеского задора, будто искрящийся светлой, прозрачно чистой энергией. К тому же он был напрочь лишен честолюбия, не прилагая никакого усилия к завоеванию лидерства в камере. Все пацаны любили Бизона и ценили за умение в два счета поднять настроение любому, за его открытость и всегдашнюю готовность к сопереживанию и пониманию чьих-то чувств. С другой стороны, его легкомысленность, доходящая до совершенной бесшабашности и пренебрежения очевидными требованиями рациональности, никогда не позволили бы этому сорвиголове занять место главного авторитета.
Решающим голосом на тюрьме-малолетке (или в камере) обладает ""старик", т.е. находящийся здесь на данный момент дольше всех. Понятно, что такой человек относится к числу "достойных". Всех ""заезжающих"" в хату и проявляющих себя как законченный тупица, трус, подлец, предатель, гомосексуалист и т.д., из хаты "ломят". Обычно воспитатель (офицер, надзирающий за порядком у малолеток) осуществляет подобный перевод без лишних в этом случае противлений, иначе последствия могут быть нехорошими. "Бокопор" едет в другую камеру, уже менее "путевую", а то и сразу в "гарем", место, куда собираются все "обиженные" ("петухи", выражаясь грубо, но более доступно).
На малолетке, как нигде в другом месте, все еще сохраняются старые традиции, иногда доходящие до абсурда и предусматривающие соблюдение даже незначительных мелочей. Надо заметить, что с течением времени самые глупые и абсурдные обычаи исчезали. Например, я не застал сумасбродств, происходивших здесь в 70-е годы, как, например, одевание на голову полных баланды нифелей (мисок), когда над тюрьмой пролетал самолет; открывание пачек "Примы" ударами ног или отказ наотрез от свидания с матерью, надевшей красное платье (красное - впадлу, красный цвет - мусорской).
Если же отбросить в сторону все чрезмерное и слишком уж глупое, то в законах малолетки можно найти твердое рациональное зерно: установленные рамки поведения культивируют чувство внутренней собранности и ответственности за сказанные слова и сделанные поступки, прививают привычку к аккуратности.
Отсюда же берет свое начало закладка фундамента арестантского мировоззрения, камень, на котором зиждется понятие единства всех порядочных каторжан, то, что позволяет им противостоять вредному влиянию враждебных условий и сохранить, даже укрепить и развить самое ценное достояние духа.
Конечно, случается на малолетке и ""беспредел" - случай грубейшего нарушения главных принципов арестантской жизни. Среди малышей это явление обычно встречается в виде наглого отбирания продуктов, сигарет, денег, вещей, насильного принуждения к исполнению обязанностей "коня", т.e. собственного слуги, беспричинных побоев и - как самого худшего, что может произойти - "опускания"".
Для того, чтобы "опустить", совсем необязательно вступать с пострадавшим в половую связь, достаточно плеснуть на него мочой или дотронуться до его тела обнаженным половым органом - и он человек, в тюрьме будущего лишенный. Даже если в будущем неправота агрессора будет доказана, для обиженного возврата назад в нормальную среду нет, он навсегда попал в категорию "горемык" (от слова "гарем"), и место ему определено рядом c "петухами" (пассивными гомосексуалистами), хотя одинаковым отношение к ним, по крайней мере co стороны нормальных зэков, разумеется, не будет.
Да и наказания такого - "опустить" нет, такую форму может приобрести только беспредел, что порядочными арестантами пресекается и очень жестко.
На "малолетке" беспредел - явление более распространенное, чем у взрослых арестантов. Наверное, это прямое следствие юного возраста, серьезный проступок может быть совершен необдуманно, по необъяснимой прихоти, а ожесточенность подростков достигает неожиданной силы.
В начале 90-х годов "прописка" уже начинала постепенно отходить: если на несколько лет раньше прохождение через эту процедуру было обязательным для всех попавших на "малолетку", то теперь ее предлагали тем, кто мог предоставить возможность вдоволь повеселиться.
Сам смысл этого своеобразного тестирования - проверка смышлености и внутренней собранности новичка. Очень важно, чтобы он не растерялся и сумел правильно отвечать на загадки, а также не уронил собственного достоинства в проводящихся "играх". По результатам смотрят и на то, какого отношения он заслуживает.
Когда к нам заехал Виталик, "хата" немного ожила: внешность типичного "тормоза". Нелепое, "перепуганное" поведение лишь подтверждает первое впечатление, поэтому решение "старика" никого не удивило:
Будешь проходить прописку, понял?
Виталик поспешно кивнул. В его выпученных глазах был заметен испуг.
Через три дня, отводимых "законом малолетки" новенькому, чтобы освоиться в новой обстановке, Виталика усадили в середину круга, коротко объяснили общие правила и...
По чему скачет Жуков на белом коне?..
Наверно, надо ему... - выдавил наконец из себя Виталик.
Неправильно. Еще раз слушай, внимательно только: по! чему! скачет...
Так и не получив ответа, "старик" терпеливо объяснил отгадку: "По земле!", но, так и не заметив прогресса, когда дело дошло до следующей, принялся за "растормозки". Сначала сам, а потом и все желающие звонко щелкали ложкой по лбу Виталика за каждый неправильный ответ.
Лезь под нару! Вот так. Ты крот, шо ты видишь?
Виталик со слезами на глазах смотрит на книгу, сунутую ему под нос, и вдруг решается:
Ло-о-ошку.
Книга прикладывается к его голове - глухой удар кулаком. Вопрос повторяется. Виталик начинает всхлипывать.
Ладно, сделаем перерывчик, - решает "старик" после того, как Бизон шепнул ему что-то на ухо...
Всех загадок не пересказать, причем и "помогают" вспоминать (или думать) проходящему "прописку" по-разному: то ложкой, то кулаком в лоб через книжку, могут и литровой кружкой огреть. Определенные "ребусы" ("мульки"", как их называют малыши) рассчитаны на невнимательность "прописываемого" к своему же ответу. Вопросы сыплются со всех сторон:
Виталь, на сосну прокурор полез, а мать твоя на березе сидит. Какое дерево рубить будешь?
Лицо "вписывающегося" арестанта немного просветлело: "Ну, это уж для совсем тупых!"
Рустам деловито переспросил: "Соснешь?" - и с оттяжкой ударил его в лоб ложкой. Звук получился каким-то вязким: распухший, багрово-красный лоб являл собой жалкое зрелище.
Шары! Свинья! - зашипел Ваня от двери, и сразу послышался медленный тягучий голос:
Что за кипиш? Вы чем тут занимаетесь?
Да все пучком, Палыч, - Рустам неторопливо подошел к двери.
Что, салабона прописываете? Смотрите, чтоб без инцидентов.
Па-алыч!
Глазок закрылся.
(Вообще-то и воспитатели, и администрация повыше знают о том, что происходит на "малолетке", но вмешиваются только в крайнем случае, понимая, что процесс знакомства в этих условиях будет иметь свои особенности неизбежно.)
Начались "игры": Виталик ходил с веником наперевес, волоча за собой привязанный к веревке тапок и то и дело поправляя сползающий с головы нифель; садился в тазик с водой; падал вниз головой с нары, в то время как остальные неожиданно натягивали перед летящим телом одеяло... Наибольшее удовольствие зрители получали от "перетягивания канатика".
Конец прочного канатика новичок завязывал на мошонке, другой (на этот раз это был Бизон) проделывал такую же операцию с концом другой веревки. "Соперникам" давали в руки по свободному концу чужого канатика - задача: проявить стойкость и тянуть так, чтобы противник сдался первым. Обоим завязывают глаза. (Конечно, Бизон сразу снимает повязку, тогда как другие быстро перевязывают канатики, пропуская теперь уже одну веревку через стойку нары). "Тяни! - Виталик изо всех сил дергает за конец и тут же взвывает от боли. Рядом истошно вопит Бизон, корча бедолаге страшные рожи. Вся "хата" - покотом. А Виталик, разъяренный садизмом "соперника", продолжает тянуть, ничего не соображая от боли. Наконец канатик рвется.
Завершающим аккордом становится расплата за все не отгаданные загадки сразу: по их количеству подсчитывают, сколько кружек воды предстоит выпить. Обычно время ограничивается сутками. Виталик с превеликим трудом осилил свои шестьдесят "тромбонов", периодически отбегая к "дючке"", чтобы вырвать.
Ну шо, Виталя, шо делать с тобой будем? - спустя немного после того, как тот допил "последнюю чашу", обратился к нему один из "старожилов" камеры, щупленький, веснушчатый паренек. - Тут нам из соседней хаты маячат, шо тебя по свободе еще на шляпу натянули, было?
Виталик, тупо смотревший в пол, никак не отреагировал. Признаться, мне одновременно приходилось переживать самые противоречивые чувства, глядя на эту жалкую, отчаявшуюся фигуру, но моей первой реакцией, как и у большинства, была агрессия. К стыду своему, должен признаться, что она заглушила и жалость, и сочувствие, и сострадание. Впрочем, я принимать участие в "прописке" права не имел, поскольку сам не проходил ее.
Ты че на морозе, ты, чума? - вмешался "старик хаты". - Так шо, правда, шо ты "дырявый"?
Поскольку тот продолжал угрюмо молчать, Рустам протянул свою длинную, массивную руку и щелкнул кончиками пальцев по безобразно заплывшему лбу. Виталик неожиданно вскинулся и оттолкнул руку.
Та шо вы все хотите от меня? - Крик получился совсем жалким: прерывистым и срывающимся; слезы мешали говорить, но во взгляде его сквозило отчаяние.
Сильно его не били, ограничившись несколькими тумаками, но этого оказалось достаточно, чтобы он больше не пробовал выразить свое негодование.
Так шо, рассказуй, как тебя "попилили"".
Та не было такого. - Его глаза казались мне в этот момент похожими на те, которые должны быть у загнанного животного.
Точно? - как будто с сомнением переспросил "старик".
Точно, да, - закивал головой "обвиняемый", обретая надежду на этот раз оправдаться.
Ну шо, пацаны, поверим? - "Обвинитель" с серьезным видом обвел взглядом всю "хату".
Проверить надо, - подкинул кто-то идею.
Слышал, шо хата базарит? Шо, проверять будем?
Виталик помялся, чувствуя очередной подвох.
Шo менжуеся?! Нечистяк?!
Давай проверять, - наконец решился он. - А как?
Предлагавшаяся ему процедура заключалась в следующем: нужно было, став на колени, опустить голову в тазик с водой; в это время кто-то засовывал ему между ягодиц тонкую палочку, а остальные следили за тем, не появятся ли на поверхности воды пузыри. Как объясняли человеку "под сомнением", если "бульбы будут" - значит, нечистяк; иначе - все в порядке.
Понятно, что главное было - проверить, как поведет себя новичок в подобной ситуации.
Когда Виталик опустил лицо в тазик, приподняв розовый, прыщавый зад, и застыл в ожидании, когда его начнут "проверять", а невзрачный малыш уже приготовился пускать в ход палочку, Рустам не выдержал.
От неожиданного удара тяжелого ботинка, который вмещал часть еще более тяжелой ноги, Виталик едва не захлебнулся.
Собирай манатки, ломись, питух, отсюда!
Все же решено было повременить, хотя для меня оттяжка показалась непонятной: держать такого охламона никакая порядочная "хата" не будет. Другое дело, если б он "не повелся" на последнюю шнягу - могли бы еще оставить его в качестве "хозяйки" - принеси, подай, а так...
Ситуация прояснилась позднее, поначалу же шушуканье вокруг и перебрасываемые записки воспринимались как бутафория скверного спектакля. Оказывается, тот самый тщедушный "конопатик"" умудрился уломать Виталика "затвор передернуть", т.е. помастурбировать ему. Чтобы тому не удалось отпереться, была выдумана "незаметная" переписка. За услугу "конопатик" обещал ему протекцию, хотя на самом деле реального веса в хате он не имел.
Может, так и пришлось бы почти смирившемуся Виталику "драконить" кому попало, если бы не вмешательство Бизона. Он неожиданно затеял целый скандал, отказываясь и минуту оставаться с Виталиком в одной камере. В конце концов, тому пришлось стучать в дверь.
На следующий день, на прогулке, одна из хат с другой стороны корпуса "малолетки" поинтересовалась, что за "птица"" заехала к ним от нас. В разговоре мы узнали, что Виталик преподнес нас как беспредельщиков, но всерьез никто его рассказы не воспринял. Чтобы расставить все точки над "и", виновнику возникшего беспокойства задали еще несколько вопросов из нашей хаты, а затем передали соседям "компромат" в виде записок. Через минуту в дворике за стенкой раздались звуки ударов и крики, заглушавшие чей-то яростный шепот: ""...падла об... порядочную хату хотел, пи...""
На шум вскоре прибежали прогулыцики, "воспет" и еще два офицера. Было слышно, как открывали дверь, забегали внутрь. Голос старшего "воспета"", Рыжего; вот кого-то выводят. Как только дверь захлопнулась, мы окликнули соседей:
Пацаны, кого забрали?
Всем было и без того понятно, что единственным пристанищем Виталика оставался "гарем"...
В попытках установить относительно контролируемый порядок в камерах воспитатели рассаживают среди малолеток и взрослых "паханов"", тоже з/к, по одному на хату. На "взросляке" таких недолюбливают, справедливо причисляя их к группе "хозбанды" - шнырей. Да и сами малолетки относятся к ним с предубеждением, не желая мириться с попытками ограничить их свободу действий. Некоторые малыши вынуждают паханов ломиться, придерживаясь старого закона: "пахан - взападло", другие закрывают глаза на отжившие свое предписания прошлого, смотря на вещи более практично: будет в хате пахан - будут и сигареты, курить ведь ему не запретят - он-то совершеннолетний. Соответственно, и сигареты, попадающие в камеру, отшманываться не будут, да и у "воспета" когда-никогда возьмет "пачушку".
Как бы там ни было, то, как будут относиться малолетки к пахану, - вопрос, который разрешат его собственные рассудок и воля. Мне приходилось слышать и уважительные отзывы о сидевших в камерах паханах, даже по прошествии долгого времени, слышал и ругань, и даже рассказы об издевательствах, которым подвергались те из них, кто не сумел по-настоящему прижиться в камере.
Считается правилом хорошего тона рассуждать о своих будущих судимостях, увлекаясь романтизмом арестантских традиций или обсуждать вслух планируемые наперед преступления с размахом. Не верьте обманчивой видимости: даже самый на первый взгляд потерянный из них в глубине души жалеет о своем попадании сюда, оказаться здесь снова может хотеть только ненормальный...
Совсем тяжело приходилось малышу Ване: замкнутый и молчаливый, он редко участвовал в камерном веселье, чаще всего уединяясь где-нибудь в уголке с отсутствующим видом и, казалось, пропадая из камеры. Однажды я подошел к нему, когда он с обычным взглядом "в никуда" что-то бессмысленно чертил палочкой на стене.
Вань, о чем задумался?
Некоторое время он все еще витал где-то, затем его взгляд остановился на мне. Я повторил вопрос.
Так, ни о чем.
Большего добиться от него было трудно. Разговорить Ваню получалось только у Бизона, да и то ненадолго.
Случалось, Ваня плакал - по ночам, уткнувшись лицом в подушку. Его не трогали: пусть, мол, выплачется - маленький ведь еще. Как-то "старик хаты", скуластый, угловатый в движениях парнишка, первым заговоривший со мной, когда я "заехал", не выдержал:
Хватит ныть! Развели тут детский сад! У мамки сидеть надо было... Угомонись, я тебе говорю!
Не так уж и громко он плакал, честно сказать, но, видимо, у того у самого на душе нехорошо было. Грубости "старика", наверное, не одобрил никто, но на то он и "старик".
И тут выступил со своей импровизацией Бизон. Сходив по нужде в туалет, он уже сделал несколько шагов к наре, как вдруг остановился и, будто искренне вознегодовав, развернулся к "дючке" (туалету):
Шo ты гаварыш?
Вся хата, разинув рты, уставилась на него: точно, у Бизона крышу рвануло.
Бизон, - сел на наре Рустам, - ты с кем базаришь?
Как "с кем"?! Нет, ты посмотри, шо эта вонючка мине базарит! - И, снова повернувшись к "дючке"": - Ах ты кончита! Сама иди туда! Та ты ш, ковырялка контаченная, шо ты, падла, мне, путевому пацану, базаришь?!
Все уже помирали со смеху, а Бизон, увлекшись, продолжал с неподражаемым артистизмом свой монолог. Я взглянул на Ваню - он заливался тонким смехом, забыв даже утереть блестевшее от слез лицо... Позже я узнал, что Ваня попал сюда ""за изнасилование".
Как же так, Рустам, - недоумевал я, - кого и как он мог... - Я сделал руками красноречивый жест.
- "Как", молча. Пацаны, чуть постарше, пошли какую-то марамойку попилить, а он, дурачок, попробовать решил. Руб за сто, у него и не получилось ничего, може, и очередь не дошла. Сроку зато впаяют лет пять - верочка...
Невеселые мысли посещают каждого. За первые пару недель я похудел килограммов на десять - аппетит отсутствовал напрочь, не хотелось ничего - одолевала тоска. Внешне я старался этого не проявлять, но скрыть такое совершенно нельзя.
Как и всем, мне было нелегко примириться с неизбежностью предстоящей неволи, грозившей продлиться долгие годы. Житейская мудрость учит, что за все надо платить, но в то время я был далек от смирения. Юность бескомпромиссна и почти неизбежно сопровождается опасными крайностями, в моем случае - излишком самоуверенности и эгоцентричности.
Мысль о побеге не оставляла меня очень долго: я был настроен использовать любую подвернувшуюся возможность, где бы это ни произошло. Когда меня выводили в РОВД или прокуратуру, внутренне я весь сжимался, как пружина, в ожидании того момента, когда одним резким и уверенным броском можно будет вырваться из сжимающей крепкой, холодной хваткой неволи.
Удобный момент все не подворачивался: то оказывалась рядом собака, то с меня не снимали наручников, то другое непредвиденное, но непреодолимое препятствие. Я был готов к использованию любых средств, лишь бы при этом был хоть малейший шанс на успех, но его-то как раз и не было.
В бесплодных ожиданиях я совсем осатанел.
Когда Рустам предложил мне попытаться бежать, я согласился не раздумывая. Кроме нас двоих, в побеге изъявила желание участвовать почти вся "хата" (за исключением одного нерешительного). План был прост: оглушив "корпусного" отломанной от нары железной трубой, перекинуть сплетенную из простыней веревку на стену предзонника из окна "корпусной". Что в нас стрелять не будут, мы были уверены - по "малолеткам " права не имеют! Простая мысль, что "в темноте все кошки серы", не приходила никому в голову. Однако все сложилось совсем не так - среди нас оказался "стукачок".
На очередном "шмоне" надлом на верхней части трубы был "обнаружен". Всех поодиночке выводили к "воспету" (мера необходимая, чтобы обезопасить ""стукача"), затем камеру раскидали по всей "малолетке", а меня и Рустама перевели в карцер.
Попав в камеру, я кое-как устроился в углу на корточках.
Описание карцера, на мой взгляд, заслуживает некоторого внимания тех, кому небезынтересна тюремная тематика.
Как мера наказания водворение в карцер применяется против грубых нарушителей режима содержания, установленного для содержащихся в СИЗО, т.е. является крайним средством. На самом же деле "сажают" сюда часто, а поводом может послужить даже незначительный проступок, бывает и такое, что все камеры карцера оказываются занятыми, и тот, кому уже выписали постановление, ждет несколько дней, пока кто-нибудь не освободит ему место.
Несовершеннолетним назначают срок до пяти суток карцера, столько же - женщинам, остальным дают до пятнадцати суток, хотя бывает, что арестант не покидает "кичу" по месяцу и более.
Располагается карцер конечно же в наиболее сыром и темном месте - в подвальных помещениях. Очевидно, желание начальства - изолировать содержащихся в карцере от общей массы з/к, но достичь этого в полной мере им никогда не удается. По "воровским понятиям", карцер и санчасть наиболее нуждаются в помощи и "греются" в первую очередь: сюда передаются сигареты, чай, "тормозки", одежда, книги и т.п. так часто, как это вообще возможно. Нередко и баланда здесь намного сытней и питательней, чем "наверху".
Местный микроклимат карцера оставляет, конечно, желать лучшего: зимой здесь холод собачий, согреваться приходится постоянным активным движением - отжиманием, прыжками, да чем угодно, лишь бы не мерзнуть, стоя на месте. Перед отбоем дежурный контролер отстегивает деревянную нару, весь белый день прикрепленную к стене - на карцере заключенный не должен ложиться. Тут, впрочем, и сесть некуда, разве что на бетонный пол или на металлическую трубку, служащую опорой опускаемой наре. Когда на улице мороз, эта предосторожность оказывается явно излишней - останавливаться и то боишься. Странно, что в подобных условиях люди болеют сравнительно редко, не знаю, чем это объяснить, может быть, мобилизацией сил организма в экстремальных условиях да силой привычки.
Бывает, мучаешься целую ночь, свернувшись калачиком и до костей продуваемый ледяным ветром, ""ну, - думаешь с каким-то непонятным злорадством, - наутро заболею без вариантов. На "крест" (санчасть) съезжу - полежу, обману эту сволочь хоть на пару дней". Не тут-то было! Наутро здоров и самочувствие отличное, как назло.
Те, кому тяжело переносить одиночество, всегда могут поговорить с соседями через ""кабуру" или окно, а если такой общительный человек успеет всем надоесть до конца своего срока на карцере, есть возможность заняться изучением повадок животных в естественных условиях, например, крыс. Вообще-то эти зверьки обычно ведут себя миролюбиво - некоторым з/к удается подружиться со своими "серыми сокамерниками".
Если вы не прочь сыграть в шахматы, найти партнера не составит труда: среди арестантов очень много любителей игр, шахмат в том числе. (В игре, само собой, придется обойтись без досок - их заменят бумага, ручка и, главное, ваше абстрактное мышление.)
Особое событие в ровной жизни карцера - появление в одной из камер девушки. Соскучившиеся по теплу женского общения зэки тают, слушая звучание мало-мальски приятного голоска, девчушку непременно начинают донимать просьбами спеть, рассказать что-нибудь, иногда затрагивая бедняжку за живое полусерьезными объяснениями в любви.
В общем, свое пребывание в любом, даже таком малопривлекательном, месте, как карцер, можно сделать если не приятным, то, по крайней мере, сносным, сохраняя присутствие духа и не позволяя себе унывать.
Не могу сказать, что время, проведенное мною на карцере, прошло впустую - мне выпала чудесная возможность поразмыслить о допущенных промахах и попытаться разобраться в мотивах, толкавших людей на предательство...
На третий день моего пребывания в карцере меня посетил старший "воспет"" Рыжий, человек добродушный и мягкохарактерный, не лишенный присутствия здравого смысла и известной проницательности.
Здорово, ну как ты?
Здравствуйте, Андрей Михалыч. Ничего, не жалуюсь.
С полминуты Рыжий молча испытующе смотрел на меня, мне показалось, что он пребывал в некотором замешательстве.
Что, не ждали от меня, а?
Да уж, не ждал. Ты мне, Дима, вот что объясни: ну, я могу еще понять твое желание старшего "кума" подрезать - он вас и за яйца хватает, и словами задеть может больно... ну ладно еще Свинья (наш второй воспитатель) - тот тоже, бывает, и в рыло даст, и шмон внезапный устроит, повыметает все; допускаю, вы и на него могли зуб иметь. Ну а я-то, что я вам плохого сделал? Какого хера вы меня заколбасить хотели?!
Мысленно я оторопел: вот так-так, и кто ж это наплел такой чепухи? В мыслях быстро проскакивали образы всех посвященных в мои планы.
Мы проговорили еще несколько минут, и разговор исчерпался. Рыжий воровато осмотрелся по сторонам и сунул мне пачку сигарет через решетку, установленную на входе в качестве второй двери.
Из карцера меня выводили уже на "взросляк" - восемнадцать мне исполнилось за день до конца определенных мне пяти суток.
